Путь Мури - Бояшов Илья Владимирович - Страница 10

Несмотря на то что в основе движения «бегунов» еще триста лет тому назад были поставлены поиски некоего Беловодья, впоследствии адепты школы философски переосмыслили этот туманный образ. Современные странники ищут так называемую внутреннюю Шамбалу, постигая одну за другой тайны своего весьма закрытого учения и восходя по его ступеням, подобно масонам. При всем при том они наперед знают, что никогда не достигнут «земли обетованной», ибо нельзя достичь совершенства.

– Ex oriete lux![8] – восхищался профессор. – Magda et veritas, et praevalebit![9]

А кот бежал и бежал…

На одной из заснеженных вершин Тягловских гор незадолго до гражданской войны поставили обсерваторию. К башне телескопа вели ослепительные, словно лестница Иакова, обледеневшие ступени. Хождение по ним неизбежно превращалось в сизифову муку, вот почему от двери жилого барака до башни была натянута веревка, за которую ежедневно цеплялся известный возмутитель научного спокойствия, загребский астроном Петко Патич.

У чудаковатого астронома была трудная судьба. Семь лет назад этот весьма перспективный доцент объявил ученому совету об открытой им закономерности взрывов сверхновых звезд в галактиках Е-130-М, Н-115 и совсем недавно обнаруженной Зилбертом и Кейтом спиральной галактике Д-104-2. По расчетам Патича, временной отрезок от взрыва до взрыва составлял ровно 1324 года. Свою теорию он подробно изложил на собрании Югославского астрономического общества, где охотно поделился откровением с академическими тузами. Неугасимый энтузиазм рассказчика возымел обратное действие. Патича выслушали, однако заявление о прогнозируемом новом взрыве сверхновой звезды в созвездии Д-104-2, который должен был осчастливить мир уже в 1991 году, вызвало вполне объяснимый скепсис. За час последующих прений Патич безнадежно растерял весь свой прежний авторитет. Результатом его горячности и последовавших за этим взаимных оскорблений явился вполне ожидаемый остракизм.

В 1991 году, когда обещанное не вспыхнуло, Патич пересчитал свою таблицу и признал, что ошибся в расчетах – правда, всего на несколько месяцев. Над ним опять посмеялись, но он не собирался сдаваться. В роковой для хорватов и сербов 1992 год опального мечтателя приютили у себя в обсерватории бывшие однокурсники, отягощенные семьями и делами земными и менее всего склонные к прозрениям и прорывам. До рутинных исследований его не допускали – впрочем, Патич нисколько не интересовался обыденностью. Живя изгоем и совершенствуя свою таблицу, он неожиданно дождался существенных перемен: началась война, и сострадательные приятели тотчас разбежались. Остался техник-албанец, побоявшийся слезать со скал в разгорающийся огонь.

Техника звали Мирко, он продолжал смазывать механизмы и ухаживать за генератором, для которого еще плескалась в канистрах солярка. А Патич в ожидании торжества изгрыз себе все ногти. Когда сломался компьютер, астроном пересел за бумагу, исчерчивая даже пипифакс своими вычислениями, и в рассеянности окончательно уподобился Ньютону, который, как известно, вместо яйца однажды сварил часы.

В последнее время диалоги двух оставшихся на вершине мужчин представляли собой чисто психиатрический интерес: каждый, не слыша другого, твердил о наболевшем. Техник жаловался на старенький генератор, Патич с восторженным, чисто подвижническим пафосом твердил, что утрет нос всем этим белградским умникам – следует подождать еще совсем немного.

Продукты между тем заканчивались. Наступил вечер, когда была поделена последняя ложка кофе. Правда, сохранился еще ячменный напиток.

– Отлично! – воскликнул на это Патич. – Вот увидишь, вспышка будет видна и отсюда.

– Над вами смеются, – сказал техник без обиняков. – Но вы словно уши ватой заткнули! Какое дело мне до ваших фантазий, когда такое творится! Нам еще везет – никому не сбрендило в голову заглянуть сюда. А ведь рано или поздно заглянут – и тогда не поздоровится! Вы – католик, я – мусульманин. Вы – хорват, я – албанец. Вот так гремучая смесь! Разве пощадят загребские мусульмане католика? Да и ваши не поленятся раскачать меня за руки, за ноги. Сербы вообще режут и тех и других… Кроме того, – тоскливо напомнил техник, – кажется, год назад вы предрекали подобное – ну, и где оно, ваше чудо?..

– Я расскажу тебе историю Робинзона Крузо, – ответил астроном. – Десять лет этот несчастный моряк строил лодку из самого крепкого дерева, не отходил от нее днем и ночью, мечтая, что наконец-то покинет опостылевший остров.

– Что мне до вашего Робинзона?! – воскликнул Мирко.

– Да будет тебе известно, – еще более торжественно произнес Петко Патич, собираясь на свое очередное дежурство и натягивая тулуп и меховые сапоги, – когда Робинзон построил лодку, то обнаружил, что смастерил ее слишком далеко от берега – ему раньше не пришло в голову, что тащить ее в одиночку до океана невозможно!

– Этот Робинзон весьма похож на вас, – заявил техник.

– Робинзон принялся кататься по песку и посыпать им голову. Он все волосы выдрал от отчаяния. Он вопрошал Бога: «Господи, почему?» Он испытал великое потрясение, величайшее из всех, какие только могут быть, истинное отчаяние Иова!

– Эта притча – ваш любимый конек! – подтвердил техник. – Тысячу раз ее слышал.

– Наконец Робинзон устал плакать, – продолжал, не обращая внимания на критику, несгибаемый Патич, – устал кричать, вопрошать, посыпать голову… Он устал обращаться к Богу и даже устал чувствовать себя несчастным – а уж для человека это последняя стадия отчаяния – можешь мне поверить!

– И тогда он начал строить новую лодку, – уныло подытожил техник. – Из дерева, которое росло недалеко от берега.

– Да! Тогда он сработал новую лодку! – подтвердил Патич так громогласно, что ответно продребезжала единственная посудная полка. Затем астроном открыл дверь, шагнул за порог – и тотчас наступил на отчаянного гостя.

Еще утром, преодолевая заснеженный перевал, Мури почуял приближение холода. Барак обсерватории на пути оказался как нельзя кстати. Любитель Даниеля Дефо, подобно Якову, тотчас впустил кота в тепло. А уж там Мури, высказав свою благодарность мяуканьем, расправился с порцией тушенки. Затем он безошибочно наткнулся на кровать Петко Патича, на которую, однако, не стал заскакивать. Он свернулся на полу возле печки с полной решимостью насладиться ее жаром. Ради неожиданного гостя астроном даже задержался, хотя первая звездная ночь уже оплела окна ледяной коркой и к великой радости Патича надвинулся мороз.

Техник сразу раскусил проходимца:

– Нечего умиляться этой скотине! Продувная бестия! Будь моя воля, я бы вышвырнул его за порог. Вы просто не представляете себе, насколько это подлые создания… Все эти выгибания спины, мурлыканье и треск – сплошное притворство. Они знают, что им надо… Ей-ей, его нужно выкинуть как можно быстрее, иначе от него будет не отделаться.

– С чего ты накинулся на малую тварь? – воскликнул астроном.

– У них свое на уме, как бы ни ласкались, – решительно заявил техник. – Им на все наплевать – преследуют только свои интересы. – Он безжалостно поднял Мури за шкирку и злобно спросил кота: – Что задумал? Решил разведать, где хранятся последние наши запасы? Отоспаться на время морозов?

– Он уже никуда не уйдет, – благодушно отозвался астроном. – Я знаю котов: им нужен свой угол – и точка.

– Кормить этого бездельника? – рассердился Мирко. – У нас осталось с десяток банок тушеной говядины, макароны и еще кое-что по сусекам. Нам самим вскоре будет нечего жрать.

– Оставь его, – приказал Патич.

– Конечно! – взвился техник. – Кот никуда не денется. До тех пор, пока не учует, что здесь нечем поживиться. Вот тогда-то его как ветром сдует. Они заняты лишь собой, проклятые засранцы. Знают, что им надо!

8

C востока свет! (Лат.)

9

Нет ничего превыше истины, и она торжествует! (Лат.)