До конца своих дней - Бенедикт Барбара - Страница 24

– Что это у тебя за мысли, которые можно думать только в конюшне?

Эдита-Энн остановилась и сделала глубокий вдох, словно набираясь решимости, и повернулась к отцу со странным выражением на лице.

– Папа, зачем нам сдался этот турнир? Это еще что такое?

– Сколько раз тебе объяснять? Это дом моего брата. Мы должны в первую очередь думать о нем и о Гинни. Надо обеспечить ее будущее, а потом уж начать присматривать подходящего мужа для тебя.

– Я не хочу подходящего мужа. Я... Папа, конечно, тебе виднее, что для меня лучше. Но как же бедный Ланс? Что, если он вовсе не хочет жениться на Гиневре-Элизабет?

– У них любовь с детства. Разумеется, он хочет на ней жениться.

– А что, если он проиграет турнир? Он стал старше. Может быть, он уже не так ловок и силен, как раньше. – Закусив губу, Эдита-Энн взяла отца за рукав. – Знаешь, папа, наверно, стоит включить меня в судейскую комиссию.

Джервис улыбнулся: он может гордиться дочерью. Конечно, это не сын, которого он так хотел, но нельзя отрицать, что котелок у нее варит отлично.

– Великолепная мысль, дочуля. Честно говоря, я уже включил тебя в комиссию. Решать будем ты, я, Гинни и Джон. Неужели же мы не сумеем присудить победу Лансу?

Эдита-Энн отпустила его рукав. Что это – лунный свет исказил ее лицо, или она в самом деле улыбается как-то криво?

– Все так, папа, но можем ли мы положиться на голос дяди Джона? Да и самой Гинни тоже?

– Ланс тренируется уже несколько недель. С чего бы это ему проиграть? – с раздражением бросил Джервис, который не любил, когда ему напоминали о неприятном. – Не ломай зря голову, детка. Папа обо всем побеспокоился.

– Да, но...

– По-моему, ты слишком много всякого по надумала в конюшне. Не пора ли моей девочке бай-бай? Хватит разговоров, иди в дом и ложись-ка спать, чтобы завтра выглядеть как картинка.

Эдита-Энн раскрыла было рот, чтобы возразить, но Джервис грозно нахмурился. Оглянувшись в последний раз на конюшню, она с трудом улыбнулась и пошла в дом.

Джервис же встал в тень, решив посмотреть, не вздумает ли она, несмотря на его приказ, опять выйти из дому. Он был так поглощен, наблюдая за входной дверью, что не заметил темной фигуры, которая выскользнула из конюшни.

Он бы обязательно узнал эту золотистую голову.

Войдя в дом, Эдита-Энн остановилась и перевела дух. Ну и ну, чуть папа не застукал их с Лансом. Вот была бы история!

С другой стороны, может быть, пусть бы лучше застукал. Тогда ей не было бы нужды интриговать, все поняли бы то, что она знает уже давно, – Лансу не следует жениться на Гинни. Он принадлежит ей, Эдите-Энн, не зря же он только что так страстно обнимал и целовал ее.

Но он все равно собирается участвовать в турнире, и никакие поцелуи не изменят его решения. Да она его и не винит, ей нечего ему предложить, а Гинни даст ему Розленд.

И Ланс достанется Гинни, которая считает, что ей все причитается по праву.

Нет, решила Эдита-Энн, это просто несправедливо. Уж как она старалась свести Гинни с Рафом Латуром! Намекнув на деньги, которые задолжал ему отец, она заманила его в порт, потом на бал Фостеров, но в обоих случаях Гинни не совершила ничего неблагоразумного – или, во всяком случае, Ланс ее за этим не застал. Как это ни странно, Гиневра-Элизабет, кажется, решила вести себя как леди, а Латур тоже не оправдал ее ожиданий.

Большинство мужчин ухватились бы за возможность заполучить Розленд, но вот завтра уже турнир, а Латур все еще не объявил ей, что будет участвовать. Все зависит от него. Она не знает никого другого, кто мог бы победить Ланса.

Эдита-Энн постаралась взять себя в руки. Если Раф Латур не объявится, придется изобрести какой-нибудь другой способ предотвратить этот брак.

На следующее утро Гинни внимательно оглядела себя в зеркале и осталась довольна увиденным. Впервые после возвращения на ней было достойное ее платье, которое всегда надевала на турниры мама. Пошитое из ярко-синего шелка, с отделкой из кружев и жемчуга, оно и впрямь было достойно принцессы.

У платья были длинные пышные рукава, и Гинни протянула руку, представляя себе, как Ланс становится на одно колено и требует свой приз.

– Ты как прекрасное видение! – скажет он, и его глаза будут гореть страстью.

Гинни радостно крутанулась перед зеркалом. Увлеченная своей фантазией, она не заметила, как в комнату вошла ее кузина.

– А твой папа разрешил тебе надеть это платье? – Резкий тон Эдиты-Энн стер картину, созданную воображением Гинни. – Не в таком он беспамятстве, чтобы не узнать его. Все в округе помнят, что его надевала тетя Аманда.

Перед глазами Гинни возник отец в освещенном проеме, принявший ее в темноте за маму, а потом захлопнувший у нее перед носом дверь.

– Почему бы ему не позволить мне его надеть? – беспечно возразила она. – Зачем ему без толку висеть в шкафу?

– Если ты так думаешь, то ты не в своем уме. Смотри, как бы дядя Джон не приказал тебе снять его на глазах у всех.

Гинни покачала головой, хотя в глубине души сознавала, что кузина, возможно, права. Но ей было просто необходимо надеть это платье, чтобы найти смелость выйти на поле. Хотя она не признавалась в этом даже самой себе – а уж тем более Эдите-Энн, при одной мысли о том, что ее ждет, она замирала от страха.

– Папа поймет. Наверно же, он хочет, чтобы я сегодня хорошо выглядела.

– Ты думаешь, ему не все равно, как ты выглядишь – сегодня или завтра?

Стараясь не слушать язвительных замечаний Эдиты-Энн, Гинни изящным жестом приподняла юбки. Поскольку у нее не было фижм, ей пришлось надеть несколько нижних юбок. От этого ей не только было очень жарко, но и трудно переступать ногами.

Когда Гинни уверилась, что не наступит на юбки, и сделала шаг к двери, она увидела, что Эдита-Энн в желтом муслиновом платье загораживает ей выход.

– Хватит вилять, Гиневра-Элизабет! От правды не уйдешь. Пора тебе признать, что твоему отцу совершенно безразлично, что с тобой будет! Дядя Джон не любит тебя. Да если на то пошло, Ланс тебя тоже не любит.

Это нападение ошарашило Гинни. Она замерла, судорожно стиснув шелковую ткань в кулаках.

– Это неправда! Ланс не стал бы выступать на турнире, если бы он меня не любил.

– Он выступает за право завладеть Розлендом, а не тобой.

– Ты ревнуешь, Эдита-Энн. Ты всегда мне завидовала.

– Этот турнир – просто спектакль. Папа с Лансом тебе все наврали, чтобы ты согласилась в нем участвовать. Им нужны эти деньги.

Гинни отпустила юбки и отчаянно затрясла головой.

– Какие же ты гадости говоришь, Эдита-Энн! Ланс меня любит. Он дал клятву быть моим защитником до конца своих дней.

– Может быть, он с тех пор полюбил другую, – жестко сказала Эдита-Энн. – По-моему, он намерен проиграть турнир. Я настолько в этом уверена, что готова поставить свое жемчужное ожерелье против... – она посмотрела на шею Гинни, – против медальона твоей матери.

Гинни прикрыла медальон рукой.

– Зачем ты это делаешь? Я знаю, мы никогда с тобой не ладили, но говорить мне такие вещи, когда я и так со страхом жду, что принесет сегодняшний день, неужели ты так меня ненавидишь?

Эдита-Энн отвернулась и сказала, глядя в зеркало, словно разговаривая сама с собой:

– Мне просто осточертело, что все делается по-твоему, а ты считаешь, что так и должно быть. Хочется, чтобы с этой кичливой королевы Гиневры хоть раз сбили спесь.

Гинни попыталась пройти в дверь.

– Не хочу тебя огорчать, но...

– Ланс на тебе не женится, – сквозь зубы проговорила Эдита-Энн, не двигаясь с места и скрестив руки на груди. – Хочешь поспорим?

– На что это мы будем спорить? – сердито крикнула Гинни. – Ни у тебя, ни у меня нет ни цента. Придется мне, видно, и впрямь поставить мамин медальон против твоего ожерелья. Приготовься к вечеру с ним расстаться.

На этот раз Эдита-Энн уступила Гинни дорогу. Она уже добилась того, чего хотела, – лишила Гинни уверенности в себе. Гинни почти бежала по коридору, впервые четко осознав, что ее будущее решится до захода солнца и что это решение зависит не от нее, а от других. Она не верила, что Ланс может проиграть нарочно, но ей страшно захотелось его увидеть и услышать от него утешительные слова. Ей хотелось, чтобы он обнял ее, успокоил, сказал, что весь смысл его жизни – быть ее защитником, и не только сегодня, но до конца своих дней.