Панорама времен - Бенфорд Грегори (Альберт) - Страница 15

Его это сильно уязвляло: она была у него первой женщиной. Когда он сказал ей об этом, Пенни сначала не поверила. А потом пошутила, что дает уроки профессору, чем буквально потрясла его утонченную восточную натуру. Он понял, что жил в башне из слоновой кости потому, что боялся столкнуться с настоящей жизнью, особенно сексуальной ее стороной. Глядя на проплывавшие мимо побеленные прибрежные коттеджи, Гордон неожиданно подумал о том, что признание своих недостатков еще не означает их преодоления. Ему до сих пор становилось немного не по себе от той непосредственности, с которой Пенни решала любые проблемы. Может быть, именно поэтому он не представлял Пенни и свою мать живущими в одном и том же мире, не говоря уже о совместном проживании в одной квартире.

Гордон импульсивно потянулся вперед и включил радио. Тоненький голосок пел “Большие девочки не плачут”, и он поспешно выключил приемник.

— Пусть играет, — сказала Пенни.

— Но это же барахло.

— Зато разряжает обстановку, — заметила Пенни с подтекстом.

Гордон с гримасой повернул выключатель. Во время припева “Больших девочек” он вдруг спросил:

— Слушай, а сегодня не двадцать пятое, а? — и когда она кивнула, добавил:

— Сегодня же матч Листон — Паттерсон. Подожди секунду. — Он повозился со шкалой приемника и наткнулся на скороговорку ведущего о боксерах — участниках матча. — Ага, попал. Они не показывают этот матч по телевизору. Слушай, давай поедем в Пасифик Бич и поужинаем. Я хотел бы послушать репортаж с этой встречи.

Пенни молча кивнула, и Гордон почувствовал странное облегчение. “Да-а, очень приятно уходить от собственных проблем и вместо этого слушать, как два здоровых парня лупцуют друг друга напропалую”. Он пристрастился следить за боксерскими матчами лет в десять вместе с отцом. Они часто сиживали в мягких креслах дома и слушали взволнованные голоса, доносившиеся из старомодной магнитолы, стоявшей в углу. Отец тогда уже сильно растолстел, и когда он воспроизводил воображаемый удар, выставляя вперед правый локоть. Гордон видел, как перекатывались под рубашкой его жирные телеса, а на плечах колыхалось сало. Во время матча отец не замечал ничего вокруг, но отчетливо видел все удары и финты, которые описывал комментатор, находящийся за тысячи миль от него. Пепел от отцовской сигары падал на ковер, образуя серые пятна. Так происходило почти всегда, и в самый разгар схватки появлялась мать. Она ворчала на них из-за мусора и уходила за веником и совком. Отец подмигивал Гордону, когда проходил хороший удар или кто-то из боксеров падал на ковер, и сын улыбался в ответ. Он вспомнил, что это обычно происходило летом, движение транспорта в это время года на перекрестке Двенадцатой улицы и Второй авеню уменьшалось, и в их доме становилось относительно тихо, а у отца к концу матча всегда появлялись влажные полумесяцы под мышками. Потом они пили кока-колу. Хорошее было времечко.

Когда они вошли в “Лаймхаус”, Гордон показал на дальний столик и сказал:

— Слушай, а Кэрроуэйи тоже здесь. Какова сейчас пропорция совпадении наших посещении.

— Семь из двенадцати, — объявила Пенни. Кэрроуэйев, эту английскую пару выдающихся астрономов, недавно переманили сюда на физический факультет. Они находились на переднем крае науки, борясь с недавно открытыми квазизвездными излучениями.

Элизабет в качестве наблюдателя проводила большую часть времени в Паломаре, рассматривая наиболее глубокие участки неба в поисках новых тел с красным излучением. Красное смещение означало, что источник находится на очень большом расстоянии от Земли и обладает невероятно мощным излучением. Бернард, теоретик, считал вполне вероятным, что этот свет шел вообще не от далеких галактик. Он разрабатывал модель, согласно которой светились массы материи, извергнутые нашей Галактикой и удаляющиеся со скоростью, близкой к скорости света, что и придавало их излучению красное смещение. Им не хватало времени, чтобы готовить самим, и они облюбовали этот ресторан, который также часто посещали Гордон и Пенни. Гордон заметил это, а Пенни вела статистику.

— Эффект резонанса продолжает удерживаться, — сказал Гордон, проходя мимо Элизабет. Она рассмеялась и представила их третьему члену компании, довольно плотному человеку с пронзительным взглядом. Бернард пригласил вновь прибывших за свой стол, и вскоре разговор зашел об астрофизике и красном смещении. Не прерывая беседы, они заказали самые экзотические блюда меню. “Лаймхаус” считался второсортным заведением, но в городе он был единственным китайским рестораном вообще, а ученые считали, что даже такой китайский ресторан лучше первоклассного американского. Гордон неторопливо размышлял о том, не является ли это убеждение результатом интернационализма вообще. И вдруг он сообразил, что не запомнил фамилии нового члена их компании. Оказалось, что это Джон Бойль — знаменитый астрофизик, который провел много успешных исследований. Именно такие сюрпризы, как эта встреча в китайском ресторанчике, являвшемся центром научного мира, делала Ла-Ойю тем, чем она была. Ему очень понравилось, когда Пенни несколько раз сострила, а Бойль от души расхохотался, внимательно глядя на нее. Встречи с великими людьми являлись тем самым, что могло произвести сильное впечатление на мать Гордона, но он решил не рассказывать об этом Пенни. Гордон внимательно прислушивался к приливам и отливам беседы, стараясь понять, что сделало этих людей столь выдающимися личностями. Конечно, их острый ум, та легкость, с какой они относились к политике, и скептицизм. В остальном они казались обычными. Чтобы выявить суть проблемы, он решил подойти к ней с другого конца.

— Что вы думаете о победе Листана над Паттерсоном? — В ответ непонимающие взгляды. — Он уложил его за первые две минуты первого же раунда.

— Извините, я не слежу за такими событиями, — ответил Бойль. — Но, мне кажется, зрителям очень не понравился такой исход, особенно тем, кто купил дорогие билеты.

— Место возле ринга стоит сто долларов.

— Почти доллар за секунду, — хохотнул Бернард, и компания начала выяснять, сколько времени, в пересчете на один доллар, затрачивалось на различные события, которые считались важными. Бойль старался подобрать наиболее дорогие развлечения, но рекорд побила Пенни — пять минут удовольствия, связанных с сексом, а в результате, если вы не очень осторожны, весьма дорогостоящее дитя, которое вам предстоит растить и воспитывать.

— Пять минут? — Бойль прищурился. — Весьма сомнительная реклама для вас, Гордон.

За взрывом смеха никто не заметил, как Гордон стиснул зубы. Его и так немного шокировало предположение Бойля, что они с Пенни спят вместе, а тут еще такой намек. Подобные вещи очень раздражают. Однако разговор переключился на другое, и Гордон постепенно успокоился.

Принесли заказанные блюда. Пенни была в ударе: продолжала острить и каламбурить, явно очаровывая Бойля. Гордон молча восхищался, удивляясь ее изощренности в словесных баталиях. Он же никак не успевал за беседой: пока он минуту или две раздумывал над тем, чем бы таким оригинальным поразить общество, разговор уже переключался на другую тему. Пенни заметила это и стала втягивать его в общую беседу, бросая реплики, на которые, она знала, у него имелся ответ, веселый и остроумный. В “Лаймхаусе” разгорался шум беседы, ощущалась острота соуса. Когда Бойль достал свою записную книжку и сделал в ней какие-то пометки. Гордон рассказал, как однажды в Принстоне один из физиков на вечеринке записывал что-то в блокнот, и Эйнштейн, сидевший рядом, спросил, что именно. Физик ответил: “Когда у меня возникает хорошая идея, я ее записываю, чтобы не забыть. Попробуйте так сделать — это очень удобно”. На что Эйнштейн, печально улыбнувшись, ответил: “Сомневаюсь. За всю мою жизнь мне в голову пришли только две или три хорошие идеи”.

Эта шутка вызвала добрый смех. Гордон широко улыбнулся Пенни. Благодаря ей он теперь полностью освоился в компании.

После ужина они стали обсуждать, что бы посмотреть в кино. Пенни хотела “В прошлом году в Мариенбаде”, а Бойль высказывался в пользу “Лоуренса Аравийского”, аргументируя тем, что поскольку он смотрит кино раз в году, то фильм нужно выбирать самый лучший. В результате четверо против одного проголосовали за “Лоуренса”. Когда они покинули ресторан, Гордон на стоянке обнял Пенни и, целуя ее, вспомнил, как она пахнет в постели.