По ту сторону черной дыры - Беразинский Дмитрий Вячеславович - Страница 56

– Коллега, обратился к Андрею Кимарин, – привяжите этому обжоре слюнявчик! Держи, Виктор!

Он протянул водителю бутерброд с огромным ломтем свинины.

– Ты в Париже всех свиней перетрескаешь! Экий парадокс! Фамилия – польская, а сало лопает, как истинный хохол.

– Да не хохол я! – оправдывался Витек, но как увижу что-нибудь вкусное – сразу урчит в животе.

– Тоже мне вкуснятина – сало! – хмыкнул Лазаренко, – может майонезику подбавить для лучшей вкусовой гаммы?

– Майонезику себе в компот капнешь! – беззлобно отбрехивался Плятковский, – для гаммы.

Караван трясся по земле польской, оставляя за собой запах выхлопа и следы от колес. На протяжении всего длительного и непростого пути «из лохов во французы», так окрестил сей анабасис Булдаков, люди встречались крайне редко, так что ориентироваться приходилось по картам двадцатого века старушки Земли, оказавшихся весьма приблизительными в этой реальности. Старший прапорщик Мухин изобрел инструмент, с помощью которого, как он уверял, можно было делать привязку к картам, но вскоре выяснилось, что лучше всего этот прибор вскрывает консервы. Проведав о таком утрировании его военного опыта, Мухин орал из раскрытого окна в зимний лес протяжно и неистово. Он успокоился только получив в свои цепкие ручонки фляжку со спиртом.

– Леня! – окликнул его Булдаков на привале, – сколько в тебе лошадиных сил?

Мухин поскреб небритый подбородок, разгладил мешки под глазами, и глотнул из фляжки для создания некоторой паузы.

– Смотря для чего, – наконец изрек он, – если землю пахать, то лошади здесь – полный приоритет. А вот ежели водку трескать, то тут ни одно копытное за мной не угонится!

– А если с женщиной? – лукаво глянул на него Олег Палыч?

– Вы, товарищ подполковник, путаете символику с атрибутикой, – старший прапорщик высморкался и погладил чресла, – у меня с моим партнером договоренность: он не тягает меня по бабам, а я не околачиваю им груши. Каждому свое.

– Не понял, – признался Булдаков.

– Одному дано жрать водку, другому – ублажать дочерей Евы, а третьему – превращать воду в вино. А четвертый сидит в бочке, покуривает, пьет пивко, и в ответ на недоуменные взгляды сограждан выставляет самый главный американский палец и, при каждом восходе солнца провозглашает: Lecken sie mir Arsch!

– Упанишады? – осведомился полковник.

– Евангелие от Иуды Искариота, – ответил Мухин, снова высморкался и приложился к фляжке. Булдаков пытливо взглянул на него.

– Что-то я не пойму, Иваныч. Ты философ или алкоголик? – Мухин икнул.

– Все философы либо алкоголики, либо сумасшедшие. Чтобы не сойти с ума я потихоньку общаюсь с Бахусом.

– Удобная позиция, – одобрительно сказал Булдаков, – я, господин мыслитель, вообще-то, подошел посоветоваться. Сколько, по-твоему, нам еще жарить до Парижа? Уже десятый день трясемся.

– Еще суток пяток, – зевнул старший прапорщик и почесал ухо, – Европа – она не такая уж и маленькая, как на глобусах рисуют. Заметил: дороги стали лучше, мосты каменные появились. Я, Палыч, вздремну чуток. Когда появится Эйфелева башня, разбудите.

– Ишь ты, как тебя разобрало! – подумал подполковник и, молодецки гаркнув, отошел по нужде.

Лесное эхо уже привычно отозвалось матерщиной и заглохло через пару минут.

– Восьмое чудо света, – раздался над ухом его голос жены. Сделав вид будто рассматривает раскидистый платан, он обернулся. Передним стояла улыбающаяся Светлана.

– А это ты! – выдохнул он, – а я тут, понимаешь, на дерево загляделся! Чудное такое. Интересно, как называется?

– Которое? – невинно спросила жена, – которое поливал, или на которое засмотрелся?

– Мн-э… Оба!

– То, что дерево – платан, а то, которое другое – жимолость. Хотя оно и не дерево вовсе… А уж после подполковничьего душа и вовсе! – Олег Палыч открыл рот для оправдания, но она приложила палец к губам.

– Тс! Я все понимаю. Тебе иногда необходимо уединяться, дабы «отправлять естественные надобности», – подполковник ошарашено глянул на нее.

– Ну ты даешь, старушка! Проницательна, как Барбаросса, красива, как Клаудиа Шиффер, умна, как Альберт Эйнштейн и неуязвима, как Герберт Карл Фрам!

– Какой такой Герберт Карл?

– Ну, ты его знаешь под именем Вилли Брандта.

– Что-то тебя на Германию потянуло? – недоумевала Светлана.

– Мы ведь в Германии, либо приблизительно там, где у нас должна быть Германия? Так?

– Не путай порнографию с детскими комиксами, дружок. На этом месте у нас отроги Альп, а страна эта в наше время называлась Австрией. Где-то неподалеку родился Арни Шварц – величайший Терминатор всех времен и народов.

– Так бы и сказала! – буркнул подполковник, – я не географ. Я – внук тех, чьи копыта в сорок пятом будут топтать эту землю. Кстати, ты осведомлена, что на этой землице аборигены выращивают по четыреста центнеров с гектара картофеля и по восемьдесят – пшеницы?

– Пшеницы – вполне возможно, а вот насчет картофеля не уверена… Погоди-ка? То, что ты не географ – это и козе понятно, а вот откудова ты таких агрономических познаний нахватался? Это мы сейчас разъясним! Кайся, кобель! – Светлана приставила к мужниной генитальности ствол АКСУ, – к этой сучке, Худавой, таскался? Кайся, самец, а не отстрелю тебе сейчас одну звездочку нахрен!

– Убери ствол, пузатая! – зашипел Олег Палыч, – на кой мне сдалась Сонька, когда есть ты?

– Пузатая? – задохнулась от возмущения Светлана и отвела автомат, – да я еще и полнеть не начала!

Булдаков взял супругу за руку и повел к биваку, по дороге громко сетуя на судьбу.

– Ясный мой свет, я не устаю поражаться вашей сестре. Правильно сказал Шерлок Холмс, что правило Штирлица в данном случае не действует.

– Не так быстро, – попросила запыхавшаяся Светлана, и он сбавил шаг, – я, мой дорогой, вроде как и не совсем дура: два высших образования имею; но порой я теряюсь в твоем словоблудии, как лошадь Пржевальского в музее боевой славы имени С.М. Буденного. Слова понятны, а смысл теряется. Как тебе это удается, хотела бы я знать? Тебе бы быть военным атташе в какой-нибудь маленькой кокосовой республике, желающей получить в МВФ кредит на сумму в полтора триллиона долларов.

Олег Палыч щелкнул супругу по упругому носу.

– А я, дитятко, и есть атташе. Только триллионов не требую. Нахрена они? – Светлана скосилась на него, – а насчет остального… У товарища Булдакова есть два железных правила: никогда не вступать в словесную перепалку с женщиной, но если хочешь, чтобы последнее слово осталось за тобой – скажи ей то, что она не в силах понять ввиду своей женской логики. Умная женщина никогда не признается, что не поняла ответа, задумается. И в этот благоприятный момент нужно вежливо приподнять шляпу и удалиться победителем.

Минуту они шли молча. Уже показался в просвете кустарника снимающийся лагерь, как жена не выдержала:

– Ладно! Пусть я буду дурой! Что ты имел ввиду?

– Второе. Если женщине непонятно, что сказал муж, то она любым способом это узнает.

– Какими?

– Да любыми! Подпоит, пригрозит, соблазнит, в конце концов, настучит в партком. Слушай сюда: Штирлиц сказал, что всегда запоминается последнее слово. А Шерлок Холмс утверждал, что поступки женщины не подвластны никаким законам.

– И что?

– Из всего моего объяснения ты запомнила лишь последнее слово: «пузатая», а остальные пропустила мимо ушей. Таким образом, ты уже не помнишь, из-за чего рассердилась на меня…

– Неправда! – горячо запротестовала Светлана, – я все помню! А о чем мы говорили?

– Вот видишь, – улыбнулся муж, – но как ни странно, ты совершенно успокоилась. Парадокс! Нет, все-таки правило Штирлица частично верно даже в такой неоднородной и непостоянной среде, как логика женщины!

– Ты, хороший мой, таки просто генератор идей! На этих твоих парадоксах можно докторскую по психологии защищать, а ты выдал на гора, и забыл.

Олег Палыч обнял ее.

– Солнышко, ты смогла бы жить с логиком?