Алатырь-камень - Елманов Валерий Иванович - Страница 19

Герман поднял кубок, выпавший у него из руки во время нападения Упрямца, с сожалением заглянул вовнутрь и удовлетворенно кивнул, заметив что треть содержимого еще уцелела. Он немного подумал, затем твердо поставил его на стол перед Мефодием, потом взял свой и жестом указал служке, чтобы тот наполнил оба.

– Не из того, – поправил он монаха, который ухватил было принесенный с собой бочонок. – Я нынче в гостях, поэтому будем пить вино хозяина. И не просто пить, – он внимательно посмотрел на Мефодия и с сожалением вздохнул. – Владыка Мефодий! – окликнул он митрополита, по-прежнему пребывавшего в оцепенении.

– Что? – очнулся наконец тот, усилием воли отгоняя от себя горестные раздумья. – Ах, да. Конечно, конечно. Поверьте, я сам в ужасе от случившегося. До сих пор не пойму, что произошло с псом.

– Пустое, – примирительно кивнул патриарх. – Разумеется, я вам верю. Никто сознательно его на меня не натравливал, а то, что он взбесился в такой неподходящий момент, так это просто случайность, не более. Я предлагаю осушить мировую. Кажется, так говорят у русичей?

– Да, у нас говорят именно так, – подтвердил Мефодий, принимая кубок от патриарха.

– Мы отведаем этого славного вина и забудем все, что случилось, – продолжал Герман.

– Наверное, он… – вновь начал было пояснять митрополит, но затем махнул рукой и замолчал.

Вместо этого он решил, что выпьет сейчас не на мировую, как предложил патриарх, а почтит этим вином светлую память Упрямца. Однако почтить не удалось. Из-за спины к Мефодию протянулась чья-то крепкая рука, которая властно перехватила кубок.

Над ухом раздался голос:

– Дозволь, владыка, попросить тебя не спешить пить это вино.

Мефодий оглянулся и изумленно отпрянул.

– Ты ли это, отрок Николай?!

– Он самый, – хрипловато произнес Торопыга.

Белки глаз у спецназовца были налиты кровью оттого, что он последние трое суток кряду почти не спал, торопя возниц. Николка оправдал свое прозвище, успев предупредить самое главное несчастье. Кубок Мефодия был налит вином почти доверху, поэтому проверить его содержимое для Николки оказалось парой пустяков.

К тому же еще на подходе к комнате он повернул свой перстень камнем вниз и теперь просто ухватил кубок не за витую ножку, а за верхние края, касаясь камнем поверхности вина. Так он его и поставил на стол, после чего украдкой взглянул на перстень и чуть не вскрикнул.

Нет, Николка, конечно, помнил то, что ему говорил воевода, – как проверять еду и вино, каким может быть цвет у камня, если что-то отравлено, и все прочее. Но одно дело – выслушать все на словах, и совсем другое – воочию увидеть, как ярко-алый цвет камня вдруг исчезает, на глазах преобразуясь в болезненную голубизну, затем становясь тускло-синим, не останавливаясь на нем, темнеет все дальше, пока не достигает зловещего фиолетового тона, густо замешанного на черноте. Тем не менее сдержать свое удивление он сумел.

– Вино отравлено, – буднично произнес он и быстро спросил Мефодия: – Владыка, откуда вам наливали его и кто?

Удивленный митрополит молча указал на тяжелую амфору, а затем на служку с одутловатым лицом.

– Но его принес сам Любим, – добавил он.

– К тому же этот кубок изначально предназначался мне, – встрял в разговор патриарх. – Мы просто ими обменялись. Выходит, кто-то хотел отравить именно меня?! – ахнул он испуганно.

Николка прищурился и хмуро засопел.

– Разберемся, – мрачно пообещал он и, многозначительно глядя на Германа, добавил: – Во всем разберемся.

Патриарх встал из-за стола и, горделиво выпрямившись, заявил:

– Если меня тут, невзирая на священный сан, подозревают в столь страшном грехе, то я…

– Да какие там подозрения, – бесцеремонно перебил его Торопыга. – Это я выясняю, дабы было что пояснить нашему воеводе, когда он приедет.

– А он жив?! – вырвалось у патриарха, но Герман тут же поправился: – Я имел в виду, его не убили в сражении?

– Его не убили в сражении, – спокойно ответил Николка. – И отравить его тоже не получилось. К тому же тот, кто поднес ему яд, уже схвачен, так что он-то нам все и скажет.

Герман осекся. Торопыга же продолжал свое следствие. Вел он его совершенно неумело, но компенсировал это старательностью и дотошностью к мелочам. Словом, в точности так, как советовал воевода. Особенно его заинтересовал стилет служки и загадочное поведение Упрямца.

– Стало быть, возле этой стены он вертелся, – задумчиво протянул Николка, склонившись над мозаикой. – Я Упрямца немного знаю, – бормотал он, медленно проводя пальцем по краю картины. – Упрямец – добрый пес. Такой вертеться где не надо просто так не будет, да и кусать кого ни попадя тоже не станет.

И тут служка с одутловатым лицом не выдержал. Некоторое время он бочком пододвигался к Торопыге, а затем, схватив со стола стилет, кинулся на дружинника и тут же взвыл от боли, держась за руку, из которой торчал широкий нож.

– Молодец, Родион, – одобрительно заметил Панин дружиннику, стоявшему у самого входа.

Выпрямившись и ухватив служку за шиворот, он выдохнул ему в лицо:

– Ты у меня теперь все скажешь. И куда Любим делся, и что с ним, и про яд…. Погоди-ка, – нахмурился он от пришедшей в голову мысли. – А ведь ты не просто так на меня кинулся – удрать задумал. А куда? Неужто к этому святому?

И тут он с силой дважды ударил служку головой об мозаику. От ударов часть слюдяных кусочков вылетела из своих пазов, обнажив не штукатурку стены, а деревянную поверхность.

– Точно, – констатировал Торопыга. – Теперь нам совсем просто будет.

– У меня разболелась рана, – буркнул патриарх. – Я хочу уйти в свои покои.

– А я и не держу, – удивленно развел руками Торопыга.

– И я хочу забрать всех своих людей, – властно произнес он.

– Кроме этого, – сразу оговорил Николка, указывая на служку, который бессильно обвис, потеряв сознание.

– Всех, – повторил патриарх. – Он – духовного звания и потому подлежит только духовному суду.

– А это как скажут наш воевода и ваш император, – остался непреклонным Торопыга.

– Владыка Мефодий, повелите своему человеку освободить моего монаха, – сделал Герман последнюю попытку.

– Мне ратные люди не подчиняются, – сокрушенно развел тот руками. – Да и не след мне, как лицу духовному, влезать в светские дела.

– Разве может быть патриархом человек, который не имеет ни малейшего влияния на людей, пусть и вооруженных? – задал Герман риторический вопрос и сам же на него ответил: – Нет.

– На все воля божья, – непреклонно заявил Мефодий.

Как выяснилось всего через несколько дней, правым оказался он.

Иоанн, все-таки осуществивший свой триумф, для которого ему вполне хватило оставшейся колесницы, сзади которой, как в старые добрые римские времена, угрюмо шел связанный Феодор, уже на следующий день занялся самыми неотложными делами. Первым из них было выполнение обещания, данного рязанскому князю и повторенного воеводе Вячеславу.

Патриарх, который вроде бы заранее подготовился к тяжелому и нелицеприятному разговору, был все-таки ошарашен тем напором, с которым на него обрушился Ватацис.

– Я собираюсь честно сдержать свое слово. А дано оно было в том, что я не надену на свою голову императорскую корону до тех пор, пока меня не сможет поздравить и благословить патриарх всея Руси.

– Неужто императору мало благословения одного константинопольского патриарха? – осведомился Герман.

– Уж больно нынче тяжелые времена для империи. Враги со всех сторон. В такие времена для надежности лучше получить благословение сразу двух патриархов. Только тогда мое царствование будет успешным, – парировал Ватацис.

– У императора Роберта их было сразу три[59], однако это ему не помогло, – заметил Герман.

– Кроме того, я не хочу начинать свое правление с нарушения обещаний.

– Мы можем избрать на эту ответственную должность другого человека, – попробовал предложить компромисс патриарх, но Иоанн был неуступчив.