Призрачный сфинкс - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 82

В уютном кафе, расположенном в полуподвале, было немноголюдно – студенты предпочитали проводить теплый осенний вечер в других местах, да и было еще слишком рано: ночное время – самое дешевое для пользователей глобальной Паутины. Виктор Павлович устроился за компьютером, вошел в Яндекс и набрал слово «Мерлион» – латиницей, как оно было написано в исчезнувших заметках Антонио Бенетти. Яндекс ненадолго задумался и выдал результат поиска: страниц – 238, серверов не менее 109. Искомое слово встречалось 512 раз, причем «Мерлион» Яндекс писал по-русски. Чувствуя, как учащенно забилось сердце, доктор Самопалов щелкнул клавишей «мыши» и углубился в информационные дебри.

Блуждание по этим дебрям заняло у него не более часа, по окончании которого он знал о «Мерлионе» столько же, сколько знала система Яндекс.

Наибольшее количество материалов было связано с туристической достопримечательностью Сингапура – тридцатисемиметровой каменной башней в виде рыбы-льва, возведенной на острове Сентоза, «популярнейшем острове развлечений». Башня Мерлион (такое же название.

– Мерлион – носила и протекающая в Сингапуре река) была, оказывается, символом города Сингапура, острова Сентозы и всего государства Cингапур. Виктор Павлович узнал, что, согласно тамошней легенде, давным-давно обитало в море в тех краях огромное чудовище с головой льва и телом рыбы, охранявшее древний Сингапур. Глаза Мерлиона при виде опасности загорались красным огнем и испепеляли источник угрозы.

Антонио Бенетти не мог ничего знать о башне Мерлион, поскольку она была сооружена гораздо позже сороковых годов прошлого столетия. Конечно, речь в заметках могла идти и о caмой легенде о чудовище Мерлионе с глазами-лазерами, но какое отношение имела эта легенда к знаменитым династиям средневековой Италии, и вообще – при чем здесь Сингапур? Несомненно, это было простое совпадение, не более.

Остальные сведения были из той же серии не лезущих ни в какие ворота. Название «Мерлион» носила отечественная мебельная компания, производящая, в частности, детские комнаты «Мерлион»; другая, уже зарубежная, фирма поставляла на рынок ксероксы «Мерлион»; одноименное царство существовало в компьютерной игре «Огонь и Лед». Наконец, принц Мерлион был одним из персонажей размещенного в Сети произведения Гордона Диксона «Дракон на границе», а маг Мерлион присутствовал в фантастическом романе «Призрачный Сфинкс» какого-то отечественного автора, фамилия которого сразу же выветрилась у доктора Самопалова из головы – он не жаловал отечественных фантастов.

Правда, в названиях книг имелись слова «дракон» и «сфинкс» – и это невольно задевало, ведь Ковалев говорил и о том, и о другом… хотя – ну и что? Ровным счетом ничего. При чем тут Ковалев, если слово «Мерлион» написал не он, а его дед?.. И вообще, при чем тут какие-то романы каких-то писателей о каких-то принцах и магах?

Главное, что все эти компании, ксероксы, компьютерные игрушки и книги были созданы не ранее последнего десятилетия ушедшего века и, ясное дело, никоим образом не могли быть связаны со словом, трижды написанным Антонио Бенетти полстолетия назад. Этот след вел в никуда.

Рукописи Антонио Бенетти в новой реальности просто не существовало, и все связанные с ней вопросы приходилось отправлять в архив памяти – ничего другого доктор Самопалов придумать не мог…

Чувствуя какую-то неприятную внутреннюю опустошенность, Виктор Павлович покинул интернет-кафе и поехал домой, вновь почти полностью отключившись от окружающей действительности.

Уже повернув на улицу, ведущую прямиком к его дому, доктор Самопалов словно очнулся и внезапно затормозил у хлебного ларька, буквально вонзившись взглядом в идущую по тротуару девушку. Девушка прошла мимо, не обратив никакого внимания на остановившийся невзрачный «жигуль», и Виктор Павлович завороженно повернул голову ей вслед, испытывая очень странное ощущение: ему показалось вдруг, что окружающий мир на мгновение колыхнулся и потерял свои очертания, как отражение в воде, в которую бросили камень.

Девушка была молодой, миловидной и черноволосой, тонкий черный свитерок и узкая черная юбка облегали ее стройную хрупкую фигурку прелестной танцовщицы из сказки о стойком оловянном солдатике, и черная сумочка на плече покачивалась в такт шагам обутых в черные туфли изящных ног. Она прошла мимо разноцветных зонтиков летнего кафе и повернула к многоэтажке, отделенной от тpoтуapa полосой ветвистых яблонь и вишен.

Доктор Самопалов продолжал смотреть ей вслед. Он, в общем-то, не относил себя к разряду донжуанов, и вот уже лет десять не имел никаких связей на стороне, хотя кое-кто из медсестер выказывал ему явное расположение. Просто лицо девушки было ему очень знакомо (тем не менее, он совершенно определенно знал, что видит ее впервые), и почему-то вызвало у него ассоциации с похоронами…

Мир еще раз колыхнулся, смещаясь в какую-то иную плоскость – и воспоминания хлынули подобно стремительному и неудержимому водному потоку, прорвавшему плотину. Воспоминания множились, проступали все более четко, и доктор Самопалов уронил голову на спинку соседнего пустующего сиденья и закрыл глаза, не в силах справиться с этим потоком. Один за другим появлялись перед ним образы прошлого – но это было вовсе не его прошлое! Он знал, что это не его воспоминания, что их втиснули в его сознание – или же он сам каким-то невероятным образом втиснут в чужие воспоминания… но поделать ничего не мог. Чья-то посторонняя воля управляла им, и он вспоминал то, чего никогда с ним не происходило. Он словно бы стал кем-то другим…

И вновь и вновь смотрело на него миловидное девичье лицо с темными глазами, в которых скрывалась бездна. И он вспоминал – за кого-то другого, кто сейчас был подменен им, Виктором Павловичем Самопаловым.

Он вспоминал…

Это было осенью, в ноябре, много-много лет назад. Тогда недели две подряд шли почти непрерывные мелкие холодные дожди, превращая воздух в безвкусную влажную вату. Поблекшие, полинявшие улицы пропитались автомобильным перегаром и мертвенно-печальным запахом прелой листвы. Грязь, брызги из-под колес, потеки на стенах, мокрые пятна лиц, треск Раскрываемых-закрываемых зонтов на трамвайных остановках и у дверей гастрономов, печальный шорох плащей. Стояла пора безвременья, мучительного умирания осени, не желавшей уступать место грядущей покойнице-зиме.

Все утро бродил он по улицам промокшего города, куда занесло его, в общем-то, случайно. («Нет! Нет! Я никогда не был в этом городе!» – билось в глубине, и обессиленно затихало…). Серый полдень принес, наконец, хоть какую-то перемену: нудный дождь сначала приутих, а потом и вовсе прекратился. Может быть, временно – но прекратился.

Он закрыл зонт и, убивая время – до отправления поезда оставалось еще несколько бесконечных часов, – продолжал бесцельно погружаться в глубину одноликих городских кварталов, сотнями окон отражающих безжизненное тусклое небо. Все вокруг было настолько унылым и неприглядным, что печальная, терзающая душу музыка, вдруг донесшаяся из-за угла, представилась неотъемлемым признаком, атрибутом этой тоскливой осени. Подойдя к перекрестку, он увидел обычное действо, ежедневно, ежечасно вершащееся в разных местах ойкумены. Действо грустное, но такое же неизбежное, как неизбежен приход мрачной ночи.

Заляпанный грязью автобус-катафалк с черной полосой на боку, застывший на обочине у края лужи. Люди с отвратительными в своей уродливой красоте похоронными венками. Сиротливо-редкая вереница полуувядших цветов на мокром асфальте. Черные платки. Мутный блеск музыкальных инструментов, выдавливающих из себя звуки, от которых болезненно сжимается сердце. Белая-белая тонкая ткань, покрывающая неподвижное тело в плывущем над головами пронзительно-красном гробу.

Он увидел все это сразу, как только вышел к перекрестку, а в следующее мгновение впился взглядом в перехваченный траурной лентой большой фотопортрет, который несли перед гробом. Пересек улицу, не замечая, что шагает прямо по лужам, и, прежде чем опустили крышку гроба, успел взглянуть на мертвое лицо девушки; затем гроб исчез в глубине катафалка. Вновь перевел взгляд на фотопортрет.