Ворота из слоновой кости - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 31

– И что же ты понял?

– Эксперимент! – провозгласил Сергей и шумно отодвинулся от стола вместе с табуретом. – Они на мне эксперимент проводят! Воткнули мне машинку и наблюдают за моей реакцией. Решусь ли смыться в прошлое, зная, что обратной дороги нет, что там буду делать... Кстати, о твоем белоглазом. Когда тебе машинку скопировали, они и за тобой начали следить. Белоглазый – это наблюдатель, следящее устройство. Смотрят, сопоставляют, выводы делают. Диссертации кропают... Эксперимент, Андрей, это я тебе говорю!

– Почему же у тебя нет такого же белоглазого?

– Разные подходы, – тут же нашел ответ Сергей. – Может, за мной кто-то невидимый по пятам ходит. А сейчас сидит вон в том углу.

Кононов невольно посмотрел туда, куда мотнул головой Сергей. Возле шкафа приткнулся стул с перекошенной спинкой. Не видно было, что на нем кто-то сидит.

– Америку ты не открыл, Сережа, – сказал он и отставил недопитый стакан. – Про подопытных кроликов я уже упоминал, еще в электричке. И вообще идея не новая, я такое уже где-то читал. Мол, явление НЛО – это изучение реакции землян на необычное, подготовка к приобщению нас к галактическому сообществу. Я не говорю, что такого не может быть, – добавил он, увидев, что Сергей, судя по выражению его лица, собирается возразить. – Я говорю, что подобные предположения уже высказывались. А вот истинны они или нет – пока неизвестно. А может, и не будет известно никогда.

– Ну, ты зануда, братан! – Сергей чуть покачнулся на табурете. – Новая идея, не новая – какая разница? Про белоглазого я сам допер, согласен? А теперь вот что я тебе скажу: они с моей помощью, а теперь и с твоей тоже, хотят наше прошлое перекроить, понял? Что-то их там не устраивает, в нашей истории. Сами по каким-то причинам не могут – Заратустра не позволяет, как говаривал Остап Ибрагимович – вот и решили действовать моими руками. Только не говори, что идея не новая. Моя это идея, она мне только что в голову пришла!

– Не буду говорить, Сережа, – не стал возражать Кононов. – Давай еще по чуть-чуть – и баиньки. Тебе окончательно отойти надо, восстановиться.

– Согласен. – Сергей вновь придвинулся к столу. – Баиньки так баиньки. А знаешь что, Андрей? Прежде чем пробовать, я завтра с утра в город смотаюсь... На дом свой погляжу.

Кононов молча кивнул. Желание Сергея было ему понятно: посмотреть на дом, увидеть тех, кто тебя вырастил, кого долго считал своими настоящими родителями...

– А потом попробуем, – продолжал Сергей. – И еще ты мне своих... моих отца и мать покажешь, хорошо?

Кононов вновь кивнул и потянулся к бутылке. Он не хотел думать о том, что делать дальше, в том случае, если обе машины времени не подкачают и смогут перенести его и Сергея в будущее. В любое время – вплоть до июня две тысячи восьмого. И обратно. И опять вперед...

Злоупотреблять коньяком они действительно не стали, а к закупленному «Жигулевскому» и вовсе не притронулись. Выпили еще по глотку трехзвездочного, посидели немного, отдавая дань святому принципу «а поговорить?», и устроились «валетом» на кушетке – было тесновато, но вполне терпимо.

Коньяк оказался прекрасным снотворным, и Кононов за всю ночь ни разу не проснулся. Голова наутро была ясной, как чисто вымытый стакан, насухо вытертый и готовый принять любое содержимое, и мысль о возможной неудаче при испытании хронокаров уже не сидела занозой, подобной той, что беспокоила бронзового мальчика в скверике у «Селигера», а воспринималась спокойно... даже нет, не так: откуда-то появилась уверенность в том, что хронокары не подведут и все обязательно получится.

Умылись, побрились, позавтракали – и Сергей отправился в город. А Кононов начал слоняться по комнате (не хотелось лишний раз светиться за пределами дома – суббота, народ едет на дачи, и мало ли что могут подумать соседи, увидев незнакомца без сопровождения хозяев – в тысяча девятьсот семьдесят втором у людей еще не было отчуждения друг от друга...). Однако, вскоре это занятие ему надоело и он решил рискнуть: снял с кушетки одеяло, прихватил с собой бутылку пива и с предосторожностями выбрался из дома. И залег в окружении кустов, оградивших его от чужих глаз.

Кононов бездельничал на одеяле уже довольно долго, и постепенно благодушное состояние начало улетучиваться, и запертые в клетки мысли, каким-то образом ухитрившись освободиться из заключения, мало-помалу заполонили сознание, и не было никакой возможности загнать их обратно под замок.

Да, пусть перемещение вперед по времени остается пока предположением, не подтвержденным на практике. Пока не подтвержденным. Но если это предположение подтвердится – что он, Кононов, скажет пославшим его, когда вернется в две тысячи восьмой год? С одной стороны, он, вроде бы, добросовестно выполнил свою задачу: разговор с отцом состоялся и закончился именно так, как и намечалось Сулимовым. Будущий изобретатель – то есть не изобретатель, а обладатель машины времени – Сергей Мерцалов не должен был появиться на свет в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Вообще не должен был появиться на свет. С другой стороны, Сергей Мерцалов был сейчас цел и невредим, машина времени была при нем, и он мог при желании вмешиваться в события прошлого. И изменять их, тем самым изменяя будущее.

С третьей стороны – да, выходит, что есть у проблемы и третья сторона, а возможно, и четвертая, и пятая, – так вот, с третьей стороны, он, Андрей Кононов, тоже, вроде бы, уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему, существуя только в этом самом «миге между», который, по словам поэта Леонида Дербенева, и называется жизнью, и никакие изменения предшествующих событий не грозят его личному существованию. Как сказал Сергей, они оба теперь находятся как бы вне времени. Изменения могут повлиять только на судьбу «временной» личности – теперешнего четырехлетнего пацаненка Андрюши Кононова (а у Сергея и вообще никакой «временной» личности нет), но никак не повлияют на него, сиюминутного Андрея Кононова, и сиюминутного, ушедшего в город Сергея Мерцалова – обладателей двух машин времени...

Значит, никакие действия двух «хрононавтов» в период между тысяча девятьсот шестьдесят восьмым (для него, Кононова) и семьдесят вторым (для Сергея) – и две тысячи восьмым годами лично им ничем не грозят. Даже если он, Андрей Кононов (жуткое, отвратительное предположение, но все-таки...), убьет четырехлетнего пацана Андрюшу Кононова с улицы Желябова – с ним, «вневременным», ничего не случится.

А случиться что-нибудь при изменениях прошлого может с другими людьми. С доном Корлеоне и его молчаливым помощником Ивановым. Или, к примеру, с каким-нибудь Петей Дудочкиным, который должен был родиться году в семьдесят четвертом – семьдесят пятом, но теперь уже не родится... Почему? А потому что вчера он, Кононов, вместе с Сергеем, покупал коньяк в гастрономе на Комсомольском проспекте, а в очереди за ними стоял молодой преподаватель политеха Николай Дудочкин. Допустим. В еще не измененном появлением «хрононавтов» прошлом он вышел из гастронома в восемнадцать тридцать две и на трамвайной остановке встретил девушку, помог внести ей в вагон чемодан или там еще какую-нибудь крупногабаритную кладь... они разговорились, познакомились... потом поженились, и у них родился сын Петя. А вчера, в уже измененном прошлом, из-за стоящих перед ним в очереди Кононова и Сергея, долго загружавшихся коньяком и пивом, он покинул гастроном не в восемнадцать тридцать две, а на пять минут позже, когда трамвай уже отъехал от остановки, свернув на улицу Горького и увозя девушку с чемоданом, которую ему больше не суждено было увидеть... И прощай навсегда, Петя Дудочкин.

Значит, кто-то не родится... Они с Сергеем, как герой известного рассказа Брэдбери, находясь здесь, в прошлом, то и дело, сами того не ведая, топчут бабочек, изменяя тем самым узор будущего.

Выходит, Сулимов прав? Что-то может случиться и с другими людьми? А какое, собственно, ему, Кононову, дело до других людей? «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» – как пелось в песне из старого кинофильма «Последний дюйм».