Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович - Страница 56

56

– Люди наконец поймут, что нет смысла грызть друг другу глотки. Что гораздо лучше строить, сочинять музыку, писать сказки, путешествовать… Все, что раньше покупалось за деньги, даст энергия Времени…

– Но ведь энергию эту… то колесико, о котором сказал Даня… можно будет вставить и в танки, – сказал Каперанг. – И в двигатели субмарин…

– Но зачем ? – дернул головой Салазкин. – Зачем людям воевать, если всего хватит на всех ?

– Хотя бы ради власти, – жестко сказал Каперанг. – Ее никогда не хватит на всех. И всегда найдутся люди, которые захотят командовать другими. И те, которые не захотят, чтобы ими командовали. Нефть и деньги здесь ни при чем…

Всем показалось, что Салазкин вспыхнет, заспорит пуще прежнего. Но он опустил плечи и ответил тихо:

– Я знаю… Александр Петрович говорил про это. Но он говорил и вот что… Энергия Времени – чистая энергия. Она не может быть обращена во зло. Этим-то она и отличается от других энергий… Может быть, ее и не удалось пока высвободить потому, что столько людей ненавидят друг друга…

Московкин протянул Салазкину еще один отпечатанный лист и грустно спросил:

– Тогда где же выход, Саня?

– Выход… – Салазкин ссутулился и стал заново перекладывать листы. – Ответ давно всем известен. Такой простой, что над ним все смеются… Выход в любви. Она тоже источник энергии. Об этом пишут, например, исследователи тибетских древностей. Те, кто открывают тайны Шамбалы… Речь не про ту любовь, что дамских сериалах, а про общую привязанность людей друг к другу. Когда она греет каждого…

– Да… знать бы, как этого достичь… – проговорил Каперанг очень осторожно. Видимо, боялся обидеть Салазкина. Тот оглянулся опять.

– Я не хотел говорить об этом. Потому что… одно дело, если за сумасшедшего примут меня. За этакого мальчика-фантаста. А другое… когда ученого Медведева… Ну, ладно, я объясню. Про это он тоже говорил мне… В том-то и дело, что получается замкнутое кольцо. Без добрых отношений на всей планете не станет действовать чистая энергия Времени. Без действия этой энергии нельзя ничего поправить на Земле… Но какие-то выбросы двух энергий есть и сейчас. Времени и Любви… И есть возможность их синтеза, нарастания, перехода в новое качество. Об этом и записи в тетради… Это уже не математика, не физика в их чистом виде, не философия даже. И не просто теория хронополя… Это… ну, что-то совсем другое. Может быть, то, что было известно другим цивилизациям, которые теперь забыты…

– И то, что смутно сочится сквозь информацию календарей… – вставил Каховский. – Да, как ни фантастично, а что-то в этом есть … В конце концов, не стал бы Саша Медведев заниматься сказками…

– Салазкин, а ты разберешься в этом один? – мягко сказал Корнеич. – Сам, без помощников?

Тот глянул удивленно:

– Я не собираюсь сам. Здесь, возможно, понадобятся целые институты. – А один я хочу только сначала. Чтобы проникнуть хоть в первый слой. Чтобы потом никто не смог присвоить все это и обратить во зло…

– Логично, – кивнул Каперанг. А Московкин протянул Салазкину последний лист:

– Готово… А теперь я хочу еще отдельно Тёмины страницы… Все же удивительный талант был у мальчонки. Почему таких не бережет природа?.. Вот, послушайте…

Я лежу, а он надо мной с высотыГоворит сердитую речь.Ну, чего они лезут, эти менты,Мне же негде больше прилечь.У вокзальных окон стеклянный оскал,И всё не мое вокруг.У бродячей кошки в глазах тоска,И куда-то девался мой друг.

"Окон стеклянный оскал…" Этому и взрослый поэт мог бы позавидовать… А вот еще…

У меня, когда я был маленький,Был пластмассовый паровоз.Бегал вдоль избы по завалинке,И его обнюхивал пёс.Было имя у пса смешное – Башмак,Он с косматой был головой.А паровоз не звали никак,Только он все равно как живой…

Теперь все подошли, встали у Олега Петровича и Салазкина за спиной. Салазкин закрыл руками лицо, протер щеки. Спросил из-под ладоней:

– А кто он, откуда? Что про него известно.

– Один из нескольких миллионов… – сказал Корнеич. – Тех, что на вокзалах и под заборами.

– Я про него мало знаю, – отозвался Московкин. – Тёма Ромейкин, одиннадцати лет. Жил с матерью и отчимом, оба спивались. Мать погибла, съела какую-то колбасу со свалки и вот… Отчима посадили по обвинению в воровстве. Жил какое-то время у двоюродной бабки в деревне, но та совсем одряхлела. Мальчика – в интернат… Всякие интернаты есть, он попал в такой, где воспитатели-сволочи, казарма и дедовщина. Он учился там в четвертом классе, но не выдержал, сбежал. Говорил, что с беспризорниками жилось не так уж плохо, не обижали. И даже появился хороший друг, Вася Ростовцев по прозвищу Орех… Однажды была облава, их забрали на вокзале, сунули в детприемник. Потом Тёму в прежний интернат, а Ореха в какой-то другой… Тёма-то слинял на третий день, а друга так нигде и не нашел… А вскоре стало сдавать сердце. Так, что приятели притащили его к нам, услышали где-то, что здесь не как в интернате… А вот смотрите, портрет друга…

Во всю клетчатую страницу было нарисовано шариковой ручкой треугольное большеглазое лицо с круглыми ушами и частыми кудряшками, с широким, от щеки до щеки, улыбчатым ртом… А дальше были еще рисунки. Худая печальная кошка – она смотрит на тощего мышонка и, видимо, далека от мысли, чтобы съесть его (оба беспризорные); кораблик с парусами, скользящий, как по гребням волн, по крышам домов. Паровозик среди травы (возможно, тот, из стихов); корова и мальчик, который скармливает ей лопух (у коровы умная морда, а мальчик похож на того, что на портрете)…

– Олег, сделай мне комплект всех оттисков, стихи и картинки, – попросил Корнеич и встретился взглядом с Салазкиным. У того в зелени глаз был влажный блеск. – Сделай, я пробью это в газету "Поколение", на страницу "Школьные годы". Вместе с рассказом о Тёме… Да и пробивать не надо, сразу ухватятся…

Олег сделал.

Каховский отошел к стене, там из-за пыльного листа картона торчал гриф гитары. Сергей Владимирович вытащил гитару, попробовал струны, подкрутил.

– Смотри-ка, вполне пригодный инструмент…

– Да, ребята иногда развлекаются.

– Может, вспомним былое? – Каховский обвел глазами друзей.

– Пожалуй, – сказал Корнеич. – А то что-то много в последние дни… кладбищенского… Жить-то надо. Хотя бы назло врагам…

Каховский сел у стены, тронул струны, послушал.

– Подождите. Может, принести бутылку? – напомнил Кинтель.

– Успеется, – сказал Каперанг. – Сережа, давай…

– Да… Это Медведевых песня, Саши и Кузнечика. Может, не в настроение, но… – Каховский взял звонкий аккорд. Одна из самых старых эспадовских песен ударила словно желтым клинком по черным сталактитам горечей и печалей:

Там, где у цветов головкиЛепестками ветру машут,Маленький кузнечик ВовкаЖил да был среди ромашек…

И так, куплет за куплетом, разгоняя сумерки, превращая усталых людей в мальчишек с натертыми бегучим такелажем ладонями, песня подвела их к давно известным, но неоспоримым строчкам:

Чтоб врагамхвалиться было нечем,Не бегиназад от нихни шага.Даже если ты кузнечик,У тебядолжна бытьшпага.