Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович - Страница 75

75

– А чё мы сделали? – дурашливо спросили они разом.

– Много чего… Достаточно, чтобы спросить: не пора ли им стать капитанами?

– Мамочка… – выдохнула Ксеня. Так забавно, что все развеселились. Но только на секунду.

– А как же… Ведь нужен общий совет, – усомнился Равиль Сегаев.

– Здесь большинство командиров, – объяснил Корнеич. – Два капитана, флаг-капитан, флагманы. Сергей Владимирович и Саня Денисов – флагманы-ветераны, они всегда имеют право голоса. Роман ушел в отставку в звании флаг-капитана, и раз он сейчас с нами, значит, тоже имеет право голосовать. И если все мы проголосуем "за", никто не отменит нашего решения… Игорю, кстати, капитанство необходимо еще и как командиру барабанщиков. Раньше такой командир всегда был в совете, независимо от звания, а потом как-то это правило забылось… Ну, как?

– Дык чего. Голосуем, – сказал Кирилл Инаков.

Корнеич предупредил:

– Голосуют только капитаны, флаг-капитан и флагманы… Итак?..

Естественно, проголосовали "за". Мультик тут же притащил желтый пастельный карандаш и на штурманских нашивках Нессоновых вывел по одному широкому угольнику.

Рыжик вдруг схватил стоявший неподалеку барабан и лихо сыграл "Корабельный марш", которым обычно поздравляли награжденных. Все зааплодировали его находчивости.

– У меня предложение! – быстро сказал Словко (эта мысль осенила его сию минуту). – Про Рыжика. Он в отряде почти год. И… он вообще… он такой, что вполне уже заслужил звание подшкипера. Недавно во время шторма он… ну, вы знаете…

– В самом деле! – воскликнула Ксеня. – Давно пора! Какие мы недогадливые…

Тут же проголосовали за Рыжика. Он засопел и нерешительно заулыбался.

– Яхтенному матросу Прохору Кандаурову, более известному под именем "Рыжик" присвоено звание подшкипера "Эспады", – голосом герольда объявил Кирилл Инаков. – Ура.

Игорь взял у Рыжика палочки и, не снимая с него барабана, сыграл "Корабельный марш". Оно и правильно: неловко было Рыжику поздравлять самого себя. Ваня Лавочкин старательно вывел на матросской нашивке Рыжика первый командирский угольник. Жек незаметно пожал Рыжкину ладонь: мол, сейчас было общее поздравление, а это лично от меня…

– Перекур, – объявил Корнеич.

Он, Каховский, Кинтель и Салазкин отошли в сторонку.

– Я только сейчас сообразил, – весело удивился Каховский. – Перекур, а мы ведь все некурящие. Да? Я пробовал было, да потом бросил. В экспедициях с этим лишняя морока, да и студиозусам дурной пример ни к чему.

– А я бросил во втором классе, – посмеялся Салазкин. – После первого раза, когда меня вместе с другими пацанами заметила за гаражами соседка. Отец выдрал меня хлипким клеенчатым пояском. Процедура была совершенно безболезненная, но меня ошарашил сам факт. Это что же такое ужасное я наделал, если мой милый интеллигентный папа вынужден положить меня на колено и, задыхаясь, лупцевать по заднице… А потом я сам себе говорил спасибо, что больше не начал. Был бы курящий, в яме свихнулся бы без табака, бывали такие случаи…

– У тетушки Вари был медицинский жгут, – предался воспоминанием и Кинтель (торопливо, чтобы сбить Салазкина с воспоминаний о яме). – Это вам не клеенчатый поясок. Она им грозила каждый раз, как унюхает. Ну, я и завязал от греха подальше… Потом правда, в пятнадцать лет, попробовал снова. Это когда Алка Баранова перестала писать из Хайфы. До сих пор боюсь: вдруг угрохали ее там террористы. Ни ответа, ни привета… Вот я и задымил. Но после каждой сигареты жутко болела голова: видать, последствия. Плюнул… Если не получится женитьба, начну снова, терять нечего…

– Получится, получится, – пообещал Салазкин, который был в курсе всех дел Кинтеля.

– Я дымил в Афгане, – признался Корнеич. – Там без этого было невмоготу. А после ранения почему-то как отрезало. Закурю – тянет рвать… И слава Богу. Нашему народу такой пример нужен еще меньше, чем студентам… А наследнику – тем более…

"Наследник" в это время воспитывал подопечного Васятку. Орешек радостно пищал, потому что Ромка поднял его над головой и нес к озеру. Обещал, что сейчас, мол, "закину эту липучую личинку на глубину и разом избавлюсь от всех забот". Вина "личинки" была в том, что он раза два осторожно приставал к Ромке: будем ли сегодня еще купаться?

Подоспевший Кинтель рассудил, что вина не велика, а искупаться перед ужином будет полезно всем.

Так и сделали. Потом съели по миске овсяной каши, сваренной из концентратов, запили чаем, в котором плавали сухие сосновые иголки. Мастер и Маргарита заявил, что там плавают еще и дохлые головастики, но этот факт не нашел подтверждения.

После ужина занялись кто чем. Владик Казанцев и Мишка Булгаков взяли луки и пошли "у моря искать дичины". А точнее, пулять никому теперь не нужные стрелы в озеро – кто дальше. Стрелы золотились под вечерним солнцем, вертикально втыкались в воду и, погрузившись наполовину, торчали, как длинные восковые свечки.

Жек взял у Словко мобильник и звонил матери, что "никуда я не девался, а в лагере под начальством прежних командиров, и Словко тоже здесь и передает горячий привет…"

Рыжик и Сережка Гольденбаум, сели у поставленного в траву барабана и по очереди что-то выстукивали палочками и костяшками пальцев.

Кухонный наряд мыл на берегу посуду, иногда отправляя миски в недалекое плавание.

Остальные разбрелись кто куда…

Кирилл и Равиль вдруг вспомнили, подошли к Каховскому:

– Сергей Владимирович, а что за ночное явление, о котором вы говорили?

– А вы не знаете? Сегодня Луна в перигее, то есть на самом близком расстоянии от Земли. Такое в период полнолуния случается примерно раз в двадцать лет. В газетах писали… Она, матушка, нынче будет казаться больше, чем обычно, в полтора раза. Фантастическое зрелище! Этакий сказочный диск над горизонтом. Пропустить это грешно…

Об ожидаемом сказочном зрелище почти сразу узнали все. Однако до него было еще далеко, луна всходила после полуночи. А пока что еще солнце не спешило прятаться.

Рыжик подошел к Словко и Жеку. Глянул: можно к вам? Его взяли в четыре руки, усадили рядом. Жек спросил шепотом:

– Можно посмотреть твое колесико?

– Ага… – тоже шепотом обрадовался Рыжик. Достал колесико из-под ворота. Жек бережно взял его на ладонь, они с Рыжиком сдвинулись головами.

Чтобы не мешать им, Словко прислонился к теплому валуну и стал смотреть на просвеченный предзакатными лучами флаг – тот легко колыхался на ветерке.

"Нельзя его прятать в шкаф, когда вернемся, – подумал Словко. – Надо, чтобы он стал особым флагом барабанщиков. Навсегда…"

И опять стало отстукивать в голове:

Как бы ни гнуло нас – прямо стой.Отряд – он там, где есть знамя.Рыжее знамя упрямства —В ясном небе над нами…Он стукнул себя по колену.

– Ты что? – сразу качнулся к нему Жек. А Рыжик взметнул встревоженные глаза.

Скрывать что-то от Жека было нельзя (да и от Рыжика не стоило).

– Потому что я дубина… Обещал себе не заниматься больше рифмоплетством, а оно само лезет в мозги…

– А что сплелось? – конечно же, спросил Жек.

– Ну… вот… – Словко, пыхтя от неловкости, пробормотал свои строчки.

– Это не рифмоплетство, а по правде, – уверенно сказал Жек. И Рыжик подтвердил:

– Да.

– Не надо тебе бросать это дело, – рассудил Жек.

И Рыжик сказал опять:

– Да.

Словко… он что мог сказать в ответ? Проворчал полушутя:

– Такие вопросы не решают, когда спуск флага на носу. Думать будем завтра…

Кирилл Инаков заколотил в отмытый котелок и прокричал:

– На линейку!

Сбежались, построились лицом к уходящему солнцу. Оно повисло над левым, дальним берегом, отороченным темной щетиной леса. Полинка встала у сосны с флагом. Она была довольна. Раньше ей редко приходилось поднимать и спускать флаг – потому что всегда с барабаном. А нынче вот подвернулось – нет худа без добра…