Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович - Страница 60

Саньке не хотелось огрызаться. Все-таки с Эмкой он просидел за одной партой чуть не полгода, и она к нему относилась лучше других. Но и заводить долгий разговор не хотелось.

– Гуляю, – хмуро сказал он.

– В такую-то погоду!.. А я думала, ты нас навестить решил.

– Нет, просто мимо шел, – сдержанно проговорил Санька.

– А как ты сейчас живешь? – вежливо спросила Эмка. – Как дела в той школе?

– Отлично! – искренне сказал Санька. – Не то что… – Он замолчал, но Эмка все поняла.

– Все-таки ты слишком обидчивый, – вздохнула она. – Просто еще совсем ребенок.

– А я и есть ребенок, – ядовито ответил Санька. – А ты, если длинная такая, значит, взрослая?

Эмка не рассердилась. Видимо, она и в самом деле была взрослее Саньки. Она сказала примирительно:

– Наверно, класс тоже в чем-то был не прав. Это и Александра Самойловна говорила. Она тебя хорошо вспоминала…

– Слышал уже, – усмехнулся Санька. – Пускай и дальше вспоминает. Передай привет.

– Да ее уже нет у нас… Ты разве не знал? Она в больнице с лета.

Санька пожал плечами: откуда он мог знать?

– А что с ней?

– Ну, ты разве не помнишь, какая у нее шея была? Это опухоль… Говорят, состояние очень неважное. – Эмка совсем как взрослая тетушка покачала головой.

А Санька ощутил, какой сейчас холодный ветер. Поежился.

"А я думал: это она для крика горло раздувает", – вспомнилось ему. И еще вспомнилось, как после его драки с Димкой она сказала: "Ну, вам-то чего не живется?"

Наверно, уже знала, что у нее такая болезнь. А надо было все равно вести уроки, проверять тетради и вообще жить… А каждый час думалось, думалось: сколько еще жить-то?..

Нельзя сказать, что Саньку стала мучить совесть. С Александрой Самойловной он почти не спорил, двоек у нее не получал и виноватым себя не чувствовал. Нельзя сказать и то, что ощущал сейчас какое-то горе. Хорошего от Сан-Самы он не видел, была она чужим человеком. Но все теперь иначе вспоминалось. Понятнее и печальнее…

– Она в какой больнице? – спросил Санька.

Эмка виновато заморгала.

– Понимаешь… Я еще точно не знаю.

"Свиньи вы все-таки, – подумал Санька. – Она вас и на экскурсии водила, и футбол организовывала, и билеты в театр, и праздники всякие…"

Ему не хотелось ссориться, как-то не к месту это было сейчас. И он промолчал. Промолчал, однако, выразительно. Эмка вздохнула:

– Да, нехорошо, конечно… Мы узнаем и сходим.

– Ладно, я пошел, – сказал Санька.

– Ну, что же… – сказала Эмка. – А ты сюда зачем приехал? К знакомым?

– По делу.

– Какой ты серьезный…

– А говорила "ребенок", – сердито отозвался Санька.

– Ну и что! Серьезный ребенок… А у нас в классе в этом году опять два новичка.

– Бедняги, – сказал Санька.

– Ничуть не бедняги. Они прекрасно вписались в коллектив.

– Ну, значит, такие же, как Турчаков…

– Турчаков? – переспросила Эмка тонко и пренебрежительно. – Вот уж!.. Если хочешь знать, у него теперь в классе никакого авторитета.

– Почему это? – удивился Санька. И теплым червяком шевельнулось в нем довольное чувство: так и надо Димочке.

Эмка сказала солидные и, видимо, чужие слова:

– Он оказался дутой величиной.

– Чего-чего?

– Мы это поняли еще весной. Он просто умел пускать пыль в глаза, вот и все… А в этом году Анна Антоновна, наша новая классная руководительница, его окончательно раскусила.

– Да? – усмехнулся Санька, понимая, что уже не радуется.

– Да… К тому же он оказался хвастуном. Отец у него вовсе не капитан. То есть он раньше был капитаном, а потом его понизили до второго помощника.

Тогда Санька сказал вслух:

– Свиньи вы все-таки…

Обошел он Эмку и зашагал вдоль забора. Ветер сердито дергал на нем куртку.

А на берегу ветер совсем взбесился. Дул с такой силой, что тяжелый колокол на каменных столбах качался и под ним гудело медное эхо.

Черно-зеленое, исчерканное зигзагами пены море штурмовало обрывы, и волны гремели у скал, и холодные клочья влаги взлетали даже сюда, на высоту. Ветер отталкивал Саньку от кромки берега, словно ударами тугих кожаных мешков.

Санька прижался к каменной квадратной опоре колокола.

"Видит, на море черная буря, – подумал он. – Стал он кликать золотую рыбку…"

Но кликать было некого. Одиссей был в плавании. Берег пустой. Море пустое.

Нет, Санька не ощущал большой грусти. В эти дни, что бы ни случилось и какое бы ни было настроение, Саньку всегда грела мыль, что есть на свете веселый, неустрашимый Юрос и сегодня они обязательно увидятся снова.

Но сейчас у Саньки было чувство, будто он что-то потерял. Или, точнее, хотел встретить кого-то и не встретил…

Наконец Санька послушался ветра, отошел от обрыва и, цепляясь брюками за колючки, пробрался к своей колонне.

Тронул ее, привычно обрадовался теплу мрамора. Но подумал сейчас не об Одиссее и не мальчике из будущего, а опять о Юросе.

Однако эта мысль была мимолетной.

Санька снова стал смотреть в изрисованное пенными полосами море. Облака над морем и над Санькой двигались беспросветными толпами.

"Ой-ей-ей, оказаться сейчас на яхте среди таких волн", – зябко подумал Санька. Шторм был совсем не похож на тот, в который Санька попал в августе.

Наверно, в такую погоду и погиб "Везул"…

В таких волнах погиб юнга Андрей Шуширин…

Да, в таком бешеном море можно потерять голову.

"Но если ты не один, если тебя не бросили, можно и выдержать, – успокоил себя Санька и опять вспомнил Юроса. – А у этого Андрюшки просто не было друга…"

Он отбросил эту мысль. Потому что она толкалась туда, куда Санька не хотел ее пускать. И он стал думать о другом. О том, кем бы стал юнга Андрюшка, если бы вырос. Может, офицером? Или матросом? Наверно, все равно он оказался бы на севастопольских бастионах в пятьдесят четвертом году прошлого века. Уже взрослый, усатый, крепкий. Как тот бронзовый матрос, что стоит с ядром в руках у памятника Корнилову.

"Отстаивайте же Севастополь…"

Ну пускай в названиях кораблей на оборотной стороне памятника не дописаны твердые знаки. Наверно, все-таки не в них главное. Главное – в этих словах, что впереди.

Санька сжал зубы.

Если надо, он будет отстаивать. Пускай он не самый смелый, пускай Эмка говорит, что ребенок. Но если надо он защитит и бастионы, и город.

"Но ведь город – это люди…"

Санька мотнул головой, чтобы прогнать продолжение мысли, но она уже толкнулась:

"А Димка?"

Море тревожно гремело. И другие моря на Земле тревожно гремели. И на свете было неспокойно. Город знал это и жил в готовности, как живет в готовности военный флот. Но все же сейчас были здесь мирные дни, и никого пока не надо было защищать и отстаивать. Среди тех, кого знал Санька, никого. Почти…

Кроме одного человека. Того, кто оказался будто на скользкой штормовой палубе один-одинешенек.

Если человек сорвется с палубы, его потом недосчитаются на каком-нибудь бастионе.

Может быть, на Девятом?

"Да выдумал ты все", – с жалобной досадой сказал себе Санька. Но другой Санька, более откровенный (или Одиссей, или тот мальчишка из будущих далеких лет, или просто-напросто храбрый и честный Юрос), хмуро ответил:

"Не ври ты…"

И Санька больше не стал врать себе, будто не помнит, как глядел тогда ему в спину Димка Турчаков. Не стал врать, что не помнит размытого адреса…

Санька еще раз погладил колонну и медленно пошел среди кустов и руин. Сначала медленно, потом торопливей и решительней.

А ветер толкал, толкал его в спину, будто лишь для этого и разгулялся над берегами, похожими на неприступные бастионы.

1

Предуведомление. Автор считает необходимым сообщить уважаемым г.г. читателям, что данная повесть, несмотря на достоверность ряда излагаемых в ней эпизодов и реальность многих, (но не всех) действующих там персонажей, является не документальным произведением, а всего лишь художественной (насколько это доступно автору) прозой с присущей этому жанру фантазией. Единственные стопроцентно реальные прототипы – сам заяц Митька и коты Макс и Тяпа, которые, впрочем, заранее обещали к неточностям не придираться и жалоб на автора не писать.