Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович - Страница 72

– А это что за фокус! – Директор ухватил за локоть девушку в синем платье и белом форменном переднике. Большую – наверно, десятиклассницу (он сам был ей ростом до уха). – Почему с сережками! Это что за мода являться в школу украшенной, как новогодняя елка!

У девушки на мочках ушей и правда блестели бирюзовые шарики. Она хотела что-то ответить, но химик ухватил ее за локоть.

– Ну-ка, назад! – И развернул так, что бедная выпускница крутнулась вокруг оси, как манекен на вертящейся подставке.

Мне уже не хотелось пива. Мной теперь двигали отточенные рефлексы. Те, что крепли целых двадцать пять лет – все годы, когда я был командором «Каравеллы». Четверть века я активно внушал деятелям советской школы, что ученики – это люди. И что обращаться с ними надо как с людьми.

Я шагнул ближе.

– Прошу прощения. Не имею удовольствия знать, как вас зовут, но меня проинформировали что вы возглавляете данное учебное заведение…

– Ну и что? – запальчиво сказал директор. Он часто дышал (хорошо поработал). Лицо его резиново морщилось.

– Мне показалось, что… н-не совсем так возглавляете. По крайней мере в данный момент. Я убежден, что нам есть смысл побеседовать на эту тему.

– Вы, собственно, кто такой?! Вы чей-то родитель?

Я заверил новоиспеченного директора, что действительно родитель, но, к счастью, дети мои совсем в другой школе. А здесь я не в роли обиженного папы, а в роли корреспондента «Учительской газеты», в чем легко убедиться, взглянув вот на это удостоверение.

Лицо у директора изменилось. В глазах появилось тоскливое недоумение. Только что он был царь и бог, наверху педагогического Олимпа, и вот на тебе…

Кругом стояли притихшие дети. Слушали. Почтительно и, по-моему, с удовлетворением. Только Юрос ускользнул в глубину школы (я мигнул ему, чтобы ловил удачную минуту). На выручку коллеге двинулась полная дама (наверняка, завуч). Она была поопытнее директора-новичка и внушительно заявила, что беседе «товарища корреспондента» и главы школы следует протекать в кабинете, а не на глазах у девочек и мальчиков, которым пора на уроки.

Я не возражал. Заметил только, что уважаемым учителям тоже, наверно, пора на уроки. А мы с товарищем директором обсудим ряд школьных проблем один на один.

Директорский кабинет хранил запахи недавнего ремонта. На полированном столе дрожали солнечные зайчики. За этот стол директор и уселся. Здесь он ощутил прежнюю уверенность. Указал мне на стул и сообщил:

– Я готов выслушать ваши объяснения.

– М-м… это я рассчитывал на ваши объяснения. Для начала – о том, какими министерскими правилами руководствуется директор данной школы, применяя к неугодным ученикам столь радикальные меры: сталкивание с крыльца, толчки, хватания за руки…

– Ну что вы! Зачем вы так… преувеличиваете!

Оказалось, что мальчика-второклассника он просто дружески хлопнул по плечу, чтобы тот сбегал домой за забытой октябрятской звездочкой. Девушку с сережками слегка придержал за локоть, когда она бесцеремонно хотела мимо него протолкаться в школу… А что касается причесок…

– Ну, согласитесь, что у нас советская школа с едиными требованиями, а не ансамбль этих… битлов волосатых!

В чем-то убеждать его было бесполезно. И я сказал, что мне очень грустно. Грустно вставлять в репортаж о сентябрьских днях севастопольских школ эпизод о директоре, который хочет видеть своих воспитанников остриженными под одну гребенку. И который в свои педагогические методы включает элементы рукоприкладства.

Я не врал. Действительно у меня была мысль написать лирический репортаж о начале учебного года в Севастополе и отдать моему другу Володе Матвееву, который возглавлял тогда «Учительскую газету». Он был один из тех, кто в те годы активно двигал в жизнь передовые школьные идеи – Педагогику сотрудничества.

Никакого репортажа я тогда не написал – увяз в романе «Острова и капитаны» (в котором тоже очень много было о Севастополе и есть даже случай, когда мальчишку не пустили в школу из-за длинных волос). И мне до сих пор неловко перед Володей, которому я обещал такой материал. Неловко, хотя Володи уже несколько лет нет на свете, а «Учительская газета» теперь не та, что прежде.

Но в момент беседы с директором я искренне верил в свои планы, а директор верил мне. И все больше тосковал. Тоска эта проступала в его взоре. Только-только началась его начальственная карьера – и тут такая торпеда! В подводную часть. О, как он ненавидел меня!

Он улыбнулся, побарабанил пальцами и сказал, что зачем уж сразу так уж и в газету. Можно же разрешить конфликт, не вынося его на широкое обсуждение.

Я сказал, что можно разрешить, не вынося. Главное, чтобы ребята не страдали от чрезмерного административного рвения.

Директор заверил, что страдать они не будут.

– В конце концов главное, чтобы детям всегда было хорошо. Эта наша общая задача, не правда ли? – попытался он подвести итог.

Я сказал, что разделяю директорскую точку зрения на такую общность задач. Он приободрился. Мы немного поговорили о трудностях педагогики. Под конец директор на всякий случай слегка запечалился опять:

– Ну и порой случаются, конечно, срывы. Вроде… тех, на крыльце. Все-таки, понимаете, дети, они, знаете ли… Порой лопается что-то внутри. – В голосе директора прорезалась доверительность: – Иногда руки так и чешутся. Взял бы негодника за шиворот да и врезал по загривку… Ну, вы же говорите, что сами работаете с детьми! Неужели у вас никогда не возникало такого желания?

Двадцать четыре года «Каравеллы» пролетели, как говорится, перед моим внутренним взором. И… нет, честное слово, не помнил я, чтобы хотелось дать кому-то пинка или подзатыльника. Несмотря на то, что пацаны были разные и происшествия с ними случались «всякие»… Но он же все равно не поверит!

– Мало ли какие желания, – сказал я, – возникают в глубине человеческой натуры. – В такие моменты особенно важно следить за своими руками. Лучше всего их просто держать по швам.

Он покивал:

– Да-да, безусловно… Только… иногда так закипит в душе, что кажется: ты такой же, как эти… сорванцы. Этакая школьничья горячность. Так бы и сцепился с обидчиком, будто пятиклассник… Кто-то из знаменитых сказал, что детскость сидит в человеке до старости…

– Это сказал Александр Степанович Грин: «Детское живет в человеке до седых волос».

– Ну да, ну да… В каждом это бывает… – Он улыбнулся теперь с видом несмелого заговорщика. – Вот и вы, я вижу, отдаете, так сказать, дань… детскому увлечению. Когда носите с собой этого… – Директор смотрел на сумку, что стояла рядом с моим стулом.

О, черт! Я же совсем забыл про Митьку! Не подумал, что надо упрятать его! Митькина голова с истрепанными ушами торчала наружу. Митька смотрел на директора с дерзким и насмешливым любопытством. Я мигом сообразил: нельзя показать ни смущения, ни растерянности.

– Да! Это же герой книжки о вашем городе! «Трое с площади Карронад»! Она есть в вашей школьной библиотеке! Этого зайца тут знает множество ребят, я принес его повидаться со знакомыми. Не получилось…

Директор помигал. О книжке он, конечно, ничего не знал да и мою фамилию слышал, кажется, впервые.

Я поставил сумку на колени. Фамильярно нажал на пластмассовый Митькин нос.

– Нечего тут торчать, брысь внутрь, бродяга…

То ли от этого нажатия и толчка, то ли в силу странного совпадения в тот же миг в сумке ожил фотоаппарат. Точнее, заклинившийся механизм автоспуска. Теперь он «расклинился» и несколько секунд жужжал в наступившей тишине.

Директор слушал жужжание с остановившимся лицом.

– Это… у вас что?

– Что?

– Ну… вы надавили, а он… включился… Или выключился?

Я вдруг понял: директору показалось, что от нажатия на нос внутри у Митьки сработал какой-то механизм.

– Так, бытовая техника, – небрежно бросил я.

– Звукозапись, что ли?

Он, видимо, решил, что в брюхе тряпичного зайца спрятан диктофон и теперь неосторожные директорские высказывания, как иногда «чешутся руки», зафиксированы на пленку.