Стеклянные тайны Симки Зуйка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 19

Стараясь хоть как-то утешить себя, Симка вынул из кармана стеклянный значок и поднес к глазу.

Мир, увиденный сквозь мятый округлый кусочек стекла, сделался изогнутым, расслоившимся на несколько пространств – они таинственно сплелись между собой и украсились радужными пятнами. Наверно, такие миры возникают за волшебными дверьми, которые открываются в сказках…

Симка любил все, что связано с прозрачностью и преломлением лучей. Может, потому, что у него такая была фамилия? В любом осколке стекла, в просвеченном солнцем стакане с водой, в пластике слюды или плексигласа ему всегда чудилась загадка. А иногда там была и память о прошлом.

«Может быть, тотмальчик тоже смотрит сейчас сквозь такой же значок, – подумал Симка. – И вспоминает меня…»

Их встреча была совсем короткой, даже не спросили, как зовут друг друга. Но Симка помнил того мальчишку, как самое главное в том путешествии. Воспоминания о других событиях собирались вокруг этой встречи, словно железные опилки вокруг магнитного полюса. Или наоборот – разбегались от нее, как разбегаются от брошенного камешка круги искрящейся и очень чистой воды…

Вторая часть

Год назад

Столица

То прошлогоднее путешествие началось девятнадцатого июня в десять часов утра по местному времени. Пассажирский поезд «Турень—Москва» нехотя дернулся, лязгнул сцепками и поехал вдоль перрона. Мама с Андрюшкой на руках (тогда еще совсем крохой) торопливо замахала с дощатой платформы. Симка тоже замахал – сначала из-за толстого бока добродушной проводницы, а потом (когда проводница шуганула его) из открытого окна в вагонном коридоре. Вагон ехал вроде бы медленно, однако мама и Андрюшка уменьшались очень быстро. У Симки щекотнуло (уже не впервые за сегодняшнее утро) в горле, и он, чтобы сохранить мужество, включил в себе храбрую песню: «Жил отважный капитан, он объехал много стран…»

Маму и Андрюшку скрыла стоявшая на перроне будка. В горле защекотало сильнее, и Симка высунулся из окна почти по пояс. Нора Аркадьевна тронула его за поясницу.

– Не волнуйся и не грусти. Радуйся поездке. Она будет хорошей.

И Симка послушался. Ничего другого и не оставалось. Он сказал себе, что и в самом деле все будет хорошо. Мама и Андрюшка сейчас благополучно вернутся домой и потом две недели проживут без особых хлопот, несмотря на его, Симкино, отсутствие, потому что рядом тетя Капа и другие добрые соседи. А его ждет первая в жизни дальняя дорога – когда-то же это должно было случиться!

Он впервые в жизни ехал на поезде. До Ялупаевска и обратно, до Турени, они с Игорем добирались на автобусе. Симку тогда, кстати, изрядно укачало. Но в вагоне укачивать, разумеется, не будет. Подтверждая это, колеса выстукивали бодрый нескончаемый марш. Этакую мелодию длинных путей. Потом Симка в жизни слышал ее много-много раз, потому что, когда вырос, поездить пришлось ему немало. Но то первое утро первого путешествия с высоким летним солнцем над пригородными крышами, убегающими назад тополями и этим вот волнующим перестуком оставило радость на всю жизнь…

А дорога до Москвы после вспоминалась сбивчиво и перепутанно – как отдельные картины на фоне кружащихся полей и размытых зеленых полос, в которые превращались пролетающие мимо вагона леса…

Отрывочно запоминались городки и деревни. Красные трамваи на привокзальной площади Свердловска (Симка видел трамваи впервые). Гудящий мост над Волгой, белый Казанский кремль. Черные былинные церкви Мурома на фоне заката… Потом казалось порой, что все это было очень долго, а порой – будто промелькнуло за два часа.

Симка проводил время у открытого окна в коридоре. Высовывал голову (хотя проводница сказала, что ее запросто может оторвать близким столбом или деревом). Пахнувший лесом и смолой разогретых шпал ветер ставил торчком его волосы. Симка подставлял ветру ладонь – ребром, как самолетное крыло. Если ладонь чуть повернуть вниз, поток воздуха старается пригнуть ее к земле; если вверх – она стремится взлететь. Видимо, это и называется «подъемная сила».

Ладонь покалывали невидимые в воздухе встречные пылинки и кусочки угля. Одна влетела в глаз и сидела там с полчаса, но и это не испортило Симкиного настроения. Он торчал в коридоре час за часом, стоя на приступке под окном, навалившись животом на поручень, а грудью – на раму опущенного стекла. Переступал от волнения и о стенку протирал на коленях вельвет коричневых поношенных штанов с манжетами на икрах…

А когда ноги уставали, Симка забирался на верхнюю полку в купе и опять высовывал голову из окна. Они с Норой Аркадьевной договорились, что с утра до вечера верхняя полка будет в Симкином распоряжении. «А уж ночевать, голубчик, изволь на нижней. А то я не сомкну глаз, буду ждать, когда ты загремишь с высоты…»

Купе было четырехместным. Соседи оказались вполне подходящие, не мешали Симке наслаждаться дорогой. Один был сухонький седой пенсионер, бывший кассир. Он рассказал Норе Аркадьевне, что едет в Подмосковье навестить дочь и внуков, а потом спал или читал растрепанный томик «Тихого Дона». Другой сосед – толстый, всегда полупьяный дядька – проводил время в соседнем купе, где ехали его друзья, и на свое место приходил только ночевать.

На полке было еще лучше, чем в коридоре. Особенно Симке нравилось, когда поезд мчался по высоким насыпям, а внизу проплывали верхушки еловых и березовых лесов. Легко можно было представить, что ты на самолете… И вся земля кружилась, бежала, уплывала назад. И только желтовато-белые груды облаков казались неподвижными. Они были похожи на покинувшие океанскую поверхность и повисшие в небе острова…

Солнце долго не заходило за леса, и ночь никак не наступала. Сонливая усталость наваливалась раньше сумерек. А в первую ночь дороги навалилась еще и печаль. О доме. Днем-то все было замечательно, а тут, когда Симка перебрался на нижнюю полку и натянул на себя простыню, вдруг сразу сделалось горько-горько. Так, что не надо бы и никакой Москвы, никакого Ленинграда, а лучше оказаться бы дома на привычной кровати, в своей комнате, и слышать, как за стенкой мама убаюкивает Андрюшку.

Нора Аркадьевна села на краешек полки. Тронула Симкино плечо. Кассир-пенсионер похрапывал, полупьяного дядьки еще не было. Нора Аркадьевна вполголоса сказала:

– Я знаю, что тебе сейчас грустно. Так обязательно бывает, когда мальчик первый раз уезжает из дома. Ты… если хочешь, можешь даже всплакнуть в подушку. Но не сильно. Потому что большой причины для слез нет. Обещаю тебе, что поездка будет хорошей…

Симка, который как раз собирался незаметно всплакнуть, отменил это дело, но слезинки застряли в горле, и он сказал хрипловато:

– Я беспокоюсь, как там они… без меня…

– Уверяю тебя: там все в порядке… Из Москвы мы сразу дадим срочную телеграмму, что доехали благополучно, и попросим маму прислать ответную. До востребования…

– Тогда ладно… – И Симка уснул под стук и потряхиванье…

В Москве они так и сделали: с почтового отделения на Казанском вокзале (ошарашившем Симку простором и многолюдьем) дали срочную телеграмму в Турень. И вышли на Комсомольскую площадь, которая, по словам Норы Аркадьевны, называлась еще «площадь трех вокзалов».

Чудеса начались сразу. Сперва Симка задрал голову на башню ближнего высотного здания. А когда глянул перед собой, увидел посреди площади что-то великанское и сверкающее. Вроде как гигантский чудо-цветок Данилы-мастера из книги «Малахитовая шкатулка».

– Это что? Фонтан или памятник?

– Ни то, ни другое. Это временное сооружение, я читала в газетах. Реклама Выставки чешского стекла. Она только что открылась в Москве. Говорят, очень интересная.

Все, что касалось стекла, волновало Симку.

– А мы туда сходим?

– Боюсь, что на нее большие очереди… Посмотрим…

Потом было метро, тоже ошарашившее Симку. И он чуть не отстал на эскалаторе, случайно выпустив руку Норы Аркадьевны. Они вышли на станции с громадными витринами из разноцветных стекол, называлась она «Новослободская». Наверху Нора Аркадьевна сказала: