Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 22

22

Я тихо обрадовался. И мы пошли по краю деревни, потом через мелкий березняк, в котором прятались темные приземистые сараи. Тропинка вела в гору. Она была натоптанная, широкая, мы шагали рядом, касаясь друг друга локтями. Шли и молчали. Но молчание наше не было тяжким и неловким. Была в нем спокойная радость от того, что мы вместе.

Володька шел опустив голову и теребил конец галстука. Я заметил, что галстук у него не красный, как у всех, а снежно-белый. Наяву это была вещь немыслимая, но во сне такая деталь ничуть не удивляла.

Мы достигли пологого, поросшего пушистым белоцветом перевала и под горой увидели село. А может, и городок. С зелеными переулками, столетними тополями, домами в один-два этажа и колокольнями.

И тогда впервые шевельнулось во мне беспокойство. Или предчувствие какое-то.

– Ох, я и не знал, что здесь… такое. Думал, кроме нашей деревни, близко и жилья нет.

– Это Горохов, – понимающе отозвался Володька. – Про него мало кто знает. Лишь некоторые…

Было непонятно: как это лишь некоторые знают про такой довольно крупный населенный пункт? Но спросить я не решился. Потому что в Володькиных словах почувствовал некий н а м ё к.

Мы пошли по переулкам. У заборов густо подымались лопухи, а в канавах цвели кашки и солнечные лютики. Редкие прохожие – все больше старики да бабки – смотрели на нас молча и несердито.

Дома были как в нашей Тюмени. Чаще деревянные, с палисадниками, а иногда – кирпичные двухэтажные особнячки. Старые, обшарпанные. Обыкновенные. Но сквозь эту обыкновенность невидимо проступало что-то иное. То готика старых замков, то округлая мощь древних бастионов. Не было в этом никакой угрозы, но опять чувствовался непонятный намек.

Некоторое время рядом с нами шла большая кудлатая собака. Буквально впритирку ко мне шла. Такая настоящая – ну, совершенно как наяву. Я ногой ощущал ее пыльную теплую шерсть с колючками и видел в глазах блестящие точки.

Потом собака убежала, а Володька спросил:

– Ты теперь уже не боишься незнакомых барбосов?

– Не-а! – отозвался я без обиды. Потому что спросил он совсем не насмешливо.

Мы вышли на широкую улицу – с одной стороны кирпичные магазинчики и одноэтажная аптека, с другой – длинная, сколоченная из жердей изгородь. На верхней жерди сидел золотоволосый нестриженый мальчишка лет семи-восьми. Он был в красных трусиках, в перемазанной белой майке и – вот чудак! – в растоптанных подшитых валенках. Мы ему ничего не сказали, и он тоже ничего не сказал нам. Но хитро посматривал, пока мы шли мимо. А потом быстро, почти украдкой, помахал немытой ладошкой.

И сейчас мне приходит на память стишок, который сочинился прямо там, во сне, на улице городка Горохова.

Тихая картина —Городок старинный,У косых заборов —Козы да репей.Игорёк Горохов —Этакая кроха —На забор уселся,Словно воробей.Сами мы не знаем,Далеко ль шагаем.Где дорога нашаЛяжет по Земле?И совсем неплохо,Что малыш ГороховС шаткого забораПомахал нам вслед…

Почему "Игорек Горохов"? Ну, фамилия, видимо, по названию городка. А имя неизвестно откуда…

Когда прошли квартал, Володька сказал:

– Ты ведь его знаешь, этого воробушка.

И я вспомнил. Это тот второклассник, которого зимой увидел я на улице Первомайской. Его, опоздавшего на урок, не пустили в школу. И я, чтобы утешить беднягу, подарил ему маленький талисман – картонный елочный месяц.

Но об этом речь впереди, в другой повести. И тогда я не знал, что он – Игорек…

Мы с Володькой вышли на круглую, поросшую белоцветом площадь. По краям ее стояли две церкви и пожарное депо с каланчей, украшенной деревянными узорами. Каланча и колокольни подымались очень высоко и словно сходились в зените, над нашими головами.

Здесь же стоял еще один дом. Тоже похожий на церковь, только без башен. Нижний этаж у него был подвальный, верхние края окошек – на уровне земли. Перед окнами были вырыты углубления, изнутри облицованные кирпичами. Мы заглянули – там стояла темная, но прозрачная вода.

– В подвале тайная библиотека, – вполголоса сказал Володька. – Пойдем?

Я не спросил: зачем? Раз Володька сказал, значит, надо. Для того мы сюда и шли.

Мы оставили на кирпичном поребрике сандалии и носки. Спустили ноги в яму, потом повисли на руках, цепляясь за кирпичи, спрыгнули. Воды оказалось по колено. Теплая, словно кипяченая. И какая-то плотная.

Раздвигая эту воду ногами, мы подошли к окну с выбитыми стеклами.

– Лезем?

– Ага… – Мне было жутковато, один я ни за что не полез бы в таинственный подвал. Но Володька был рядом. К тому же, в сюжете сна явно была пружина, закрученная нужным образом. Она и давала событиям ход.

Мы оказались в темном помещении – неожиданно сухом и просторном. Постояли, держась за руки и привыкая к сумраку. Скоро стали видны этажи полок с косо стоящими книгами – большими и явно старинными. Но Володьку интересовали не книги. Он знал заранее, зачем сюда шел. Он подвел меня к стеллажу и с нижней полки взял свернутую в трубку бумагу.

– Вот… нашел… – шепот его разнесся по подвалу. – Что это? Карта? – спросил я. Таким же шепотом.

– Нет. Чертеж велосипеда. Нашего. Помнишь?

Я помнил. Но не понимал.

– Теперь он уже не такой. Вот… – И бумага с шелестом развернулась.

Словно по заказу пробился в подвальное окно широкий пыльный луч. В этом свете я увидел, что чертеж – синий и звездный. Это было похоже на карту неба, где из лучистых светил составлено крупное созвездие. Звезды соединялись белыми линиями, которые образовывали рисунок велосипеда.

– Ну вот, – вздохнул Володька. – Теперь на нем можно х о т ь к у д а.

– Куда "хоть куда"? – спросил я, ощутив нервный холодок. И н а м е к опять шевельнулся во мне.

Володька не ответил, словно боялся огорчить меня.

Мы торопливо выбрались на улицу, сели на кирпичный поребрик, ограждавший окно подвала. Володька стал смотреть в трубу. Я не удивился, увидев, что она теперь не бумажная, а медная, раздвижная. Подзорная.

– Вовка, можно я тоже гляну?

– Глянь. Пока еще можно, – сказал Володька непонятно. И я не решился посмотреть в окуляр. Взял трубу и положил на колени. Желтый металл был тяжелый и очень холодный. Пахло от трубы медной окисью. (А еще говорят, что не бывает в снах ни ощущений, ни цвета, ни запахов!)

– Ну что же ты, – мягко сказал Володька. – Смотри. Вон туда. Там уже виден поезд.

Я поднял трубу. Между церковью и пожарным депо начиналась длинная прямая улица. В конце ее увидел я приближенную трубой железнодорожную насыпь. На ней пускал пар и двигал шатунами крошечный, словно игрушка, паровоз. Очень еще далекий. За ним тянулись зеленые вагончики.

– Значит, скоро уедешь? – с печалью понял я.

Володька, не глядя на меня, кивнул.

Я сказал не то, что хотел:

– А как же линейка в лагере? Тебе попадет.

Володька чуть улыбнулся:

– Теперь не все ли равно?..

От сидел в метре от меня. Опустил голову, шевелил пальцами босых ног и травинкой трогал на листе подорожника божью коровку. "Божья коровка, улети на небо" – вспомнилась мне присказка, которую знают все ребята (и Том Сойер знал). Я посмотрел на Володьку сбоку: медленно и внимательно. И наконец понял, что он умер.

Нет, не сейчас он умер, а уже какое-то время назад. Скорее всего, еще до лагеря. Он вовсе не был похож ни на мертвеца, ни на призрак – почти обыкновенный Володька. Но… именно почти. Была в нем чуть заметная, осторожная отстраненность, словно он боялся испугать меня. И еще – что-то похожее на невидимое свечение. Какая-то особая ясность в облике (несмотря на растрепанную челку, мятую рубашку, испачканные штаны и перемазанные кирпичной пылью ноги). Теперь слова "светлый мальчик" подходили ему больше, чем когда-то.