Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 57

– Будь осторожен. Да, и ещё: Зосима, мясоруб, хочет показать тебе что-то.

– Тогда, генарх, с твоего позволения я займусь вначале делом Зосимы. Не хотелось бы мне рассердить этого достойного человека.

Авдон поклонился и заковылял всё туда же, к кухне. Вандо проводил его взглядом. Пожалуй, пользы от Авдона мало. Но именно он, Авдон, будучи ещё отроком, заслонил Вандо от залпа целой шеренги лучников – поднял коня на дыбы и заслонил.

Шесть стрел вошло в его тело. И ещё больше – в тело коня. Конь рухнул, придавил всадника да ещё прокатился через него. Никто и помыслить не мог, что отрок выживет…

С другой стороны, истинно сказано: нет такого ремесла: "хороший человек". И это, увы, правда. Нужен умелый чародей, очень нужен. Да только где ж его взять?..

Звук рожка – нарочито противный, гвоздём по стеклу – заставил Вандо вздрогнуть. Над воротами поднялся сигнальный флажок: свои. И всё же стражники высыпали из-под крыши и стремительно развернулись шеренгой, готовые и к стрельбе, и к ручной рубке. Ворота медленно отворились.

Полтора десятка всадников намётом въехали во двор. Кесарский флажок плескался на длинной пике. По многим приметам видно было, что в пути всадники не первый день. И даже не первую неделю. Головной соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему дворовому. Стремительным шагом направился к Вандо, на ходу снимая с головы шлем с кольчужной маской.

Это был Мечислав Урбасиан.

Кузня

Алексей пересчитал припасы.

Имелось шесть готовых бомб и "тесто" ещё для десятка. Если хорошо порыться в доме, наверняка можно будет найти, во что его набить. Из тех же шести – две бомбы были очень мощными, с нитрованным этиленгликолем, залитым в чугунные цилиндры для домкратов, и для наступательного боя малопригодны.

Далее: к "Марголину" осталось сорок шесть патронов. К "Шериффу" – шесть; не родных его, а – неизвестно откуда взявшихся; Алексей раскачал тусклые медные пули, отполовинил порох; теперь стрелять из револьвера можно было без прежней опаски.

Да, но… Шесть патронов.

И, конечно, Аникит. "Боекомплект" которого измеряется лишь сроком жизни владельца.

И это, похоже, всё. Недостаточно против врага, который нападает отовсюду одновременно и никогда не обращается в бегство. Почти никогда.

Но для этого "почти" нужен бензин. Бензин же остался в машине. Вернее, его там не осталось.

Он покосился на Саню. Саня сидела в углу на старом матрасе, обняв колени. Глаза у неё были закрыты.

А ведь это, пожалуй, конец, подумал он. С удивлением прислушался к этой мысли.

Никакого отзвука. Отзвона. Слова ушли в пустоту.

Или не верю, или отупел.

Что ж, древние славы исповедовали мораль: жизнь – ничто, смерть – всё. Жизнь – это только способ добывания смерти. Он опять посмотрел на Саню.

Не сметь, глухо приказал он себе, хотя и сам не мог бы сказать, чего именно не сметь… Надо было встать и что-то сделать, и поэтому он встал и подошёл к окну.

"Обезьяны" кишели внизу, как муравьи на муравейнике в солнечный день.

Он выбрал взглядом одну, замершую неподвижно, и взял её. Но вместо обычного контакта внезапно возникло что-то иное. Будто сдвинулся горизонт. Приподнялся краями. Тошнотворное чувство потери опоры под ногами и медленного бесконечного опрокидывания…

Он попытался не обращать на это внимания, сосредоточиться на слухе, но стало хуже. Стало настолько плохо, что он захлебнулся темнотой и лишь успел, поняв, что падает, падает, падает… – выставить руки.

И – обрубить ниточку, протянутую к чужому сознанию.

Потом было так: раскалённые клинки – сжигающие лучи света – потоки кислоты медленно прошли сквозь его череп, мозг, земное тело, душу, оставляя зияющие туннели. Вой и грохот наполняли их – будто ледяное море, взбитое в пену ледяным ураганом, ринулось в пролом плотины. Но он ускользал от урагана и водяной стены, он был легче мыльного пузыря и ещё незначительнее его, он был почти как тень, и только поэтому его не накрыло чёрно-пенным гребнем и не растерзало воздухом, твёрдым, словно сталь… и где-то в немыслимой дали его выбросило на белый и острый, как соль, как битое стекло, береговой песок.

И отступили, откатились воды, и попятился ветер…

…Он пришёл в себя сразу и целиком, разве что эмоции запаздывали – и что-то произошло с цветом вещей. Цвет исчез, остались лишь оттенки серого. Саня рыдала, и трясла его, и раскачивала. Живи, живи, просила она, и Алексей поднял затёкшую руку и погладил её по голове, и она бросилась, вжалась лицом в его подмышку и замерла, вся дрожа. Ну что ты, ну… – он с трудом выговорил эти слова, так сжало горло. Она промолчала, и он почувствовал только: быстро помотала головой. Он обнял её, успокаивая. Пытаясь успокоить. Прошло много времени. Много биений сердца. Кажется, она чуть расслабилась. Почти перестала вздрагивать. Лишь изредка, при вдохах…

– Алёша… – произнесла она, не отрывая лица от его груди, – мы ведь… не выберемся отсюда?..

– Выберемся, – сказал он.

– Нет, – сказала она. – Не говори так. Я знаю, что это всё. Конец. Конец пути. Подожди, не перебивай… – она уловила, что он набрал воздух для ответа. – Я хочу сказать…

И замолчала. Алексей ждал. Потолок был закопчённый. В доме что-то жгли. Очень давно. Когда здесь ещё жили. Жили люди. Жили живые…

– Я хочу попросить тебя: когда… всё кончится, и уже не будет никакой надежды… убей меня сам, ладно? Не позволяй… этим тварям… Я боюсь… что не смогу – себя… Обещаешь?

И он сказал, что обещает, сказал легко, лишь бы избавиться от объяснения, почему он так безнадёжно уверен в том, что они всё-таки выберутся из этой ловушки.

И Саня чуть отстранилась от него, приподнялась, отвернула лицо, чтобы он не видел и не запомнил её такой зарёванной и помятой…

И тут опять накатило. Волна дрожи. Он, выдохнув судорожно, перевернулся на бок, согнулся, зажал коленями руки. Зубы не стучали лишь потому, что свело челюсти.

– Тебе плохо? – закричала Саня. – Тебе опять плохо?

– Пр… йдёт… – выпихнул он из себя. – Реак… ция…

Он постарался дышать глубоко и редко, и скоро дрожь отступила. Осталась дряблость, мягкость в руках и ногах. И очень хотелось расчесать, ну, просто – разодрать ногтями лицо…

Мелиора

К концу недели Рогдай имел под рукой четырнадцать тысяч хороборцев и три с половиной тысячи отважников. Во многочисленных лагерях, раскинувшихся от долины Вердианы до севера кесарийской области, молодые крестьяне и горожане оттачивали умение владеть копьём и алебардой, точно бить в цель из лука простого и рамочного, вставать в хор, закрываясь щитами, и перестраиваться, давая дорогу своей коннице или регулярной тяжёлой пехоте. Их учили отступать в порядке, перекатами, когда за спиной отходящих встаёт ровная шеренга, пропускающая своих, и эти свои тут же создают следующую шеренгу, пропускающую сквозь себя тех, кто прикрывал их только что. И при этом все, и учителя, и ученики, знали, что в бою всё будет проще и грубее, и взятые не спиной, а лишь головой знания вряд ли кого-то спасут… эту лёгкую пехоту будут использовать для прикрытия главных сил, для отвода противнику глаз, для заманивания его под настоящий удар – и гибнуть лёгкие пехотинцы будут в первую очередь, а добычи им не положено никакой, – но почему-то знание это уже ни на что не влияло. Спать им приходилось по четыре часа…

Возами, возами поступали в интендантства от всех мало-мальски умелых столяров оперённые древка стрел; все кузни день и ночь (кузнецы и подмастерья сменялись, горны горели неугасимо) выдавали наконечники стрел, лезвия топоров, копий и алебард, боевые крюки – всё то безымянное и быстрорасходуемое оружие, которым вооружались лёгкие полки.

Между тем враг подошёл к Бориополю – главному городу семейства Паригориев. Многочисленные жители посадов ушли, побросав имущество, дальше на восток, вдоль густонаселённого побережья, надеясь на доброту крестьян; самые отчаянные просились на стены. Но на стены брали только мужчин…