Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 60

Венедим Паригорий вёл в Артемию то, что уцелело от его отряда, попавшего в засаду. Ещё вчера двадцать два слава и четыре сотни новобранцев, все с оружием, при полусотне коней, двигались по просёлочным дорогам западнее Бориопольского тракта, забитого беженцами. В какой-то деревушке они наткнулись на конкордийский разъезд в три десятка всадников, легко выбили его и погнались – конные – за уцелевшими. И сам Венедим тоже погнался… В лесу на узкой дороге разъездчики попытались развернуться и дать бой, были вторично биты и рассеялись по лесу. Славы повернули назад.

Ещё издали они увидели, что деревня горит. Крестьянские дома здесь ставят из глиняных кирпичей, скрепляемых известью, но надворные постройки обычно деревянные. Они-то и пылали, а на улице, подальше от огня, между каменными домами бродили какие-то тени… Всё было буквально устелено трупами, кричали и плакали раненые, и у живых не было сил связно рассказать о том, что случилось.

Потом это всё-таки удалось выяснить. Главным образом потому, что среди убитых оказалось и несколько тел очень необычного вида.

Через полчаса после того, как конные унеслись в погоню за конными, в деревню с двух сторон вошли великаны. Они были не столько высоки – хотя и высоки тоже, – сколько широки и тяжёлы. Каждый держал два меча. Земля гудела под их шагами…

От мощных панцирей отскакивали стрелы. Длинными мечами великаны легко отводили удары копий, и уж совсем немыслимо было сойтись с ними вплотную. И всё же именно так, вплотную, телом к телу, удалось положить тех нескольких, которых удалось положить. Новобранцы отчаянно бросались по три-четыре человека сразу, и пока великан рубил одних, оставшиеся проскальзывали под свистящими клинками и ухитрялись дотянуться короткими своими мечами, а то и ножами до незащищённого горла…

Ещё три великана были исключительно хладнокровно расстреляны мальчишкой-лучником, всаживавшим стрелу за стрелой в их лица. Мальчишка, как ни странно, остался жив: последний из убитых великанов упал на него, придавил к земле – и тем самым спрятал, скрыл.

Испугал великанов огонь. Когда всё начало полыхать и сверху посыпались головни, они попятились и исчезли так же внезапно, как и появились…

И теперь в крестьянских телегах ехали следом за отрядом три тела, будто и вправду вырубленные из камня – так они были тяжёлы. Ещё четыре – зарыли поодаль, у болотца. А у самой деревни в наспех вырытом рву похоронили сто девяносто шесть новобранцев, принявших такой неравный и жуткий бой. Они лежали вперемешку, и побежавшие, и стоявшие насмерть, потому что подлинная смелость и подлинная трусость распознаются только в третьей схватке, а в первой – бывает всякое.

Раненых отвезли к тракту и передали в проходивший мимо госпитальный обоз. Хоть в этом немного повезло… Всего же у Венедима осталось меньше четверти бойцов.

Хуже всего было то, что Венедим – до следующей схватки – не мог быть уверен в том, что его бойцам не переломили хребёт духа и что в новом бою они не ударятся в панику в первую же секунду…

Ему хотелось верить, что это не так – но, глядя на лица парней, которые, может быть, впервые в жизни похоронили столь многих из тех, с кем ещё утром делили хлеб и пили воду с вином, он пытался мучительно вспомнить или представить себя в такой ситуации – и это почему-то оказывалось невозможным, всё время невозможным…

У старого чёрного коробчатого моста через мутную речку, текущую где-то далеко внизу, на дне глубокого оврага, их остановили. Два десятка конных славов с кесарскими орлами на флажках стояли в строю, а чуть поодаль заняли позицию за ровиком и частоколом лучники. Там же Венедим разглядел и треноги с рамочными луками. Минут десять такая застава могла бы продержаться… впрочем, десять минут и нужно, чтобы обложенный хворостом и железным ломом мост превратился в огненную трубу, а потом и в пепел.

От строя конных отделился всадник в сером плаще сотника. Венедим ждал, когда он приблизится. Венедим с юности был несколько близорук, что не мешало ему оставаться неплохим стрелком – однако людей он начинал узнавать в лицо шагов с тридцати.

Этого сотника он не узнал и тогда, когда тот подъехал вплотную.

– Акрит Камен Мартиан, – отрекомендовался тот, – сотник конной стражи государя нашего кесаря. Кто вы и откуда?

– Акрит Венедим Паригорий, командир милиционного отряда, направляюсь к месту сбора. Как тут у вас, сотник?

– Тревожно тут у нас. Саптахи ночами налетают…

– Понятно. Мы дорогой в засаду угодили. Вон, под рогожами в телегах лежат…

Сотник кивнул серьёзно, тронул коня. Потом – наклонился над телегой, свесившись с седла, и приподнял рогожу. Венедим видел, как сизые его щеки стали серыми.

– И где же это?..

– Вёрст сорок к северу. Названия места не знаю.

– О-хо-хо… Да, если таких зверушек у них вдосталь…

– Они боятся огня.

– Да?

– Деревня загорелась, и они ушли.

– Огня… Ну, хоть что-то.

– Да. Огня вот боятся. Больше ничего.

– Ну, буду знать. Да и другим скажу.

– Скажи, акрит. Обязательно скажи.

– До сборного места как – провожатого дать или по карте дойдёшь?

– Всё равно.

– Тогда провожатого. Эй, Гроза!

Подъехал курносый и светловолосый отрок на рыжей кобыле. Кобыла шла чуть боком, занося задние ноги. Она была совсем молодая, двухлетка, и даже в пересчёте на лошадиный век всё равно была моложе всадника, а потому баловалась. Из-за плеча отрока высовывался красный длинный лук непривычного вида.

– Вот, Гроза, проводишь акрита с его людьми. Людей до Зелёного, акрита – до штаба доведёшь. Спросишь там Мухрома, есть ли что для нас – и назад. И скажешь ему, кстати, что стрелы у нас только те, что с собой были, а воз обещанный по сю пору так и не подъехал.

– Ясно, – отрок кивнул и улыбнулся Венедиму: – Поехали, дядюшка. Не признал, вижу?

– Нет, – Венедим присмотрелся. – Кто же ты?

– Да Гроза я, дочь Семёна Трифиллия.

Венедим почувствовал, как брови его ползут вверх, морща и тревожа свежий, ещё под корочкой, рубец на верху лба: на вершок промахнулся стрелок… Семён был мужем его двоюродной сестры, и дочерей их, числом пять, Венедим буквально вчера ещё видел совершеннейшими котятами… А ведь Гроза даже не старшая, вторая, а старшая у них Квета…

– Господи, Гроза, – сказал он. – Сколько же тебе лет?

– Скоро шестнадцать.

– Давно ж я вас не видел… Живы ли родители? И как поживают сёстры?

– Все живы, дядюшка. Квету замуж выдали – вот, весной. В Бориополе сейчас, муж её – стенной мастер…

– Не Роман Селевкий? Того я знаю хорошо.

– Нет, помощник его, Кифа Протолеон.

– И Кифу знаю. Не близко, но знаю. Теперь, получается, сродственник мой…

Они въехали на мост. Здесь было сумрачно и сильно пахло влагой. В старом, давно не обновлявшемся навесе образовались щели, и в щелях сияло неправдоподобное небо. В настиле щели были оставлены нарочито, чтобы не задерживался дождь. Зелень листвы и водный блеск проникали сквозь них снизу.