Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 74

Гигантская ракета. Четыре конические башни, плотно прилегающие к центральной, более высокой, цилиндрической, на конце которой покоится нечто ажурное и неимоверно сложное, в деталях не различимое, цепляющее облака… Башня Ираклемона. Будто бы – по легенде – громоотвод, собирающий на себя всё мировое зло и сбрасывающий его в подземелья, в преисподнюю, в Кузню…

А внизу… внизу виден был изгиб красноватой ленты дороги, и по нему тянулись в гору маленькие тележки, запряжённые маленькими быками. Вон там, правее и выше, под основание башни уходит широкая штольня. В ней добывают меловой камень. Отряд же Венедима – остатки его – вышел через узкий боковой лаз, где лошадям пришлось ползти на коленях…

Отрада ехала стремя в стремя с Грозой. Юная лучница сразу понравилась ей лёгким нравом и манерой держаться: уважительной и достойной в одно и то же время. Рассказы её о том, что сейчас происходит на родине, отличались экспрессией, лаконизмом и словесной выразительностью; девушка явно имела литературный талант.

Поговорить с Алексеем Отраде не удавалось. Его сразу оттёрли, отодвинули в сторону. Странно, но вот эту мягкую изоляцию она восприняла с долей облегчения. Он ехал где-то впереди, во главе дозора, Отрада иногда видела круп вороного коня и серую спину, перечёркнутую наискось красноватыми ножнами Аникита… но чаще не видела ничего. Иногда она удивлялась себе, потому что не вполне была уверена в том, что спокойствие её – не поддельное. Бывает ватность тела: при усталости или испуге. У неё была ватность чувств.

Она боялась, что это – навсегда. И ещё больше боялась, что вернётся…

…что всё будет, как в тот первый час, в первый вечер, в первую ночь. Когда всё рвалось, разлеталось в клочья: душа, сердце… когда боль была такая, что хотелось только одного: умереть. Непонятно что удержало её от признания и бесчестья, а ведь это казалось таким простым: честно объявить, что ей плевать на всё и ничего не нужно, кроме как жить с Алексеем, любить его, рожать от него детей…

Но она ничего не сказала, ночь прошла в тоске и угаре, а наутро она тупо удивилась, что жива и ничего не чувствует.

Примерно такой она пришла в себя тогда – на скамейке в замусоренном весеннем сквере. Было это? Или – причуды памяти?.. несколько раз что-то судорожно дёргалось в виске, словно пробиваясь из темноты забвения, но опадало без сил и растворялось…

Возможно, никто ничего не заметил, кроме Грозы. Гроза откуда-то всё знала про неё с Алексеем, однако не позволила себе и доли намёка – интонацией, взглядом, – но почему-то Отрада ничуть не сомневалась в её знании…

Может быть, она заблуждалась. Может быть, заблуждались они обе. Уже ни в чём нельзя было быть уверенным.

Неделю занял поход. Дважды случались крупные стычки: с людьми-кошками и с наездниками на птицах – теми самыми, что расправились с мускарями. Отрада забыла об этих стычках моментально. Не то чтобы забыла, стёрла из памяти – а просто не вспоминала, как о незначащем уроке, отвеченном позавчера.

Ночами кто-то непрерывно шатался вокруг лагеря, подходил к кольцу костров, хохотал, выл, иногда бросал камни и дроты. Случалось, они находили цель…

Гроза сказала: более сотни воинов вошли в Кузню. Вышли – двадцать девять.

Вышли…

Такого простора Отрада не видела никогда. Горизонт был страшно далёк, воздух – прозрачен, и высоки горы. Медленные облака плыли ещё выше, а над ними парило солнце. Она помнила, как Алексей рассказывал (до чего же давно это было…) о хитрой небесной механике смены дня и ночи, о том, что солнц на самом деле два, тёмное и светящееся, они вращаются друг вокруг друга – в компании нескольких лун, – а свет идёт не по прямой линии, как это кажется, а по сложной кривой, приводящей его – если ничто не преградит путь – обратно к источнику… и в это почему-то было легко поверить.

Что-то подобное, хотя и в куда меньшем масштабе, она испытала два года назад, переехав в город. Там тоже всё оказалось не так, и это "не так" ощущалось одновременно и более сложным, и более естественным. Искусственным было предыдущее упрощение.

Венедим обогнал её, посмотрел искоса, дёрнул щекой. Она уже знала, что у него такая улыбка.

Лошади спускались по пологой земляной тропе.

Глава вторая

Мелиора. Восток. Агафия, маленькая крепость

В эту ночь к нему пришёл Железан: попрощаться. Земное служение его закончилось, он уходил куда-то далеко, вслед за многими, очень многими. Его отпустили: слав сделал своё дело. Я тоже сделал, думал Алексей, глядя на него, призрачного, истончённого до степени легчайшей дымки; он может уйти; я тоже могу уйти…

Он не мог.

Как странно, что я жив, думал он ещё. Ларисса ошиблась? Обманула? Или я просто не понял чего-то? Или с тех пор произошли какие-то события, изменившие предназначение?..

Важно ли это?

Важно.

Свечка в резном каменном подсвечнике догорала.

Железан наконец встал, сказал что-то одними губами, кивнул, отступил назад, исчезая в бревенчатой стене…

С запозданием Алексей прочёл по его губам: "Прощай, мой друг".

Я ведь чуть не предал тебя, подумал он. Может быть, ты не догадываешься – а я чуть не предал тебя…

И всех остальных. Кто мне верил.

Он знал, что думать на эти темы ему сейчас нельзя, потому что тогда вновь произойдёт то, что готово было произойти в первую ночь после… после разлуки (он твёрдо выговорил это слово)… и в чём он никогда и никому не признается. Но нужно было помочь себе не думать.

Алексей задул свечу и вышел из келейки.

Отряд ночевал в старой придорожной крепости Агафия, принадлежавшей когда-то, в незапамятные времена, сгинувшему начисто семейству Агафаггелов, тоже предъявлявших свои претензии на престол. Но земли Агафаггелов лежали как раз на путях из Вендимианов в Паригории и обратно… да тут ещё лихая вольница восточных провинций…

И всё же некоторые крепости сохранились хотя бы каменной кладкой – настолько прочно были построены.

Из келейки выход был в полукруглый дворик, бывший когда-то крытой башней, возведённой над колодцем. Сейчас крыши над головой не имелось, кольцо колодца придавливала каменная плита толщиной чуть менее аршина, и сдвинуть её будет под силу разве что стаду быков, взятых в упряжку, – зато на земляном полу густо росла тонкая ольха и клёны.

Уменьшенной и облагороженной копией этого дворика-башни был тот зал в замке на высоком утёсе… разве что колодец ещё (или уже?) не прикрывала тяжеленная крышка…

Алексей прошёл под аркой, низкой настолько, что приходилось склоняться в глубоком поклоне, и оказался на центральной площади. Площадь имела шагов десять в ширину и чуть больше в длину. С трёх сторон в неё впадали узкие улички. Прямо – был виден в некотором отдалении гребень стены, зубцы на фоне тёмно-лазоревого неба; направо – слышна казарма. Слева светились высокие узкие окна Палаты. Этим красивым словом здесь называлось трёхэтажное строение, предназначенное исключительно для жилья. Оно было сравнительно новым и потому достаточно просторным и удобным внутри.

На крыше его поскрипывала под шагами часовых деревянная наблюдательная вышка.

Из окон доносилась тихая музыка. Играли на китаре и клавикордах.

Отрада не спит, подумал Алексей. Она уже чужая.

Он хотел отвернуться и пойти в другую сторону, но в этот момент от стены Палаты отделилась тёмная фигура и медленно пошла к нему. По шагам он узнал Венедима.

– Не спишь, Пактовий?

– Нейдёт сон, – согласился Алексей. – И у вас, вижу… – он кивнул на окна.

– Тоскует кесаревна. Гроза говорит – плачет ночами.

– Плачет… Да, ведь хотел я тебя увидеть, сказать…

– Постой. Скажешь ещё. Ты ведь, как я помню, у чародеев учился?

– Начинал, да.

– Можешь узнать, что сейчас, сию минуту – впереди происходит? На западе, на севере?

Алексей подумал.