Мост Ватерлоо - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 48

Две недели до Рождества были суматошны – срочно, срочно, чрезвычайно срочно восстанавливались – фальсифицировались – киноматериалы о строительстве: начиная с первых кадров и кончая сценами торжеств по поводу завершения перекрытия. Одновременно штрафники строили в некотором отдалении громадный павильон, где был прорыт очень похожий, только маленький, Каньон – ну не такой уж маленький, двадцать метров в ширину, двадцать пять – в глубину. Копии сооружений были похожи, но уж очень аккуратны, видно было, что это подделка, но господин Мархель был доволен, особенно ему нравилось, как лежат блики от блестящих ферм моста на скалах – то, что надо, восторгался он, то, что надо! Странно, но газовая атака будто обрубила прошедшее время и память о нем. То, что было до газов, казалось уже страшно далеким и полузабытым – едва ли не легендарным. История почему-то начала свое течение вновь, с новой точки отсчета – Петер уже обращал внимание на подобные феномены человеческой памяти, будто, перегрузившись, она сбрасывала и оставляла позади недавнее и начинала впитывать новые впечатления… Менандр готовил елку – он раздобыл где-то елку на этом безлесом Плоскогорье и теперь наряжал ее в полном соответствии со своими вкусами. Было много ваты, посыпанной слюдяным блеском, и много свечей, и куклы с умильными рожицами, и апельсины на ниточках, Менандр был в своей стихии, и Петер с удовольствием смотрел на него: как он осторожно и аккуратно развешивает по колючим лапам яркие стеклянные бусы – не хватало дюжины ребятишек в масках и Санта-Клауса с его оленями, и ведьм на крыше, и самой крыши, и все это было бы уместно где-нибудь на фермерском Юге, а здесь только взбивало пену на поверхности и поднимало муть в глубине… Менандр был чужд подобных переживаний и радовался, что может соорудить уголочек прошлого – уголочек детства – здесь, среди снега и железа, и не понял бы ничего, если бы ему сказали правду.

– Индейки не нашел, – сказал он, с исключительным изяществом сервируя стол. – Но гусь – это тоже неплохо. Гусь вплыл на деревянном блюде, распространяя сводящие с ума ароматы, и это было настоящее Рождество – может быть, последнее, потому что носились в эфире слухи о том, что искоренение старой религии зайдет достаточно далеко и день Рождества заменит День Тезоименитства Его Императорского Величества, – но пока что было можно, и все поздравляли всех с веселым Рождеством и стали делать друг другу маленькие подарки: Петер подарил Брунгильде дамский браунинг, очень маленький и изящный, как игрушка – игрушка исключительно точного боя; Камерону досталась трубка из корня арчи – выточили саперные умельцы еще летом; Армант получил двенадцатикратный цейсовский бинокль и очень обрадовался; подарок для Менандра был особой проблемой, по части достать Менандр мог все, и ему Петер торжественно вручил пачку писем из дому, пришедших в редакцию и доставленных сюда только вчера вечером. Надо было видеть лицо Менандра! Размашистый почерк жены; бисерные почерки трех дочерей; внуки и внучки писали печатными буквами… Сам Петер от коллектива получил букет цветов – Менандр мог все! – две бутылки коньяка: «Бурбон» и «Бисквит», и новую зимнюю шинель, мягкую, пушистую, подбитую волчьим мехом. Гусь был хорош, коньяк был превосходен, весь мир остался за толстыми бетонными стенами, за бетонным покрытием, за снегом и темнотой зимнего вечера, здесь было тепло, сыто, пьяно, а настроение не приходило.

– А знаете что? – сказал вдруг Менандр. – Говорят, что наш Христиан где-то объявился.

– Как – где-то? – воскликнул Петер и боковым зрением заметил, как напряглась и распрямилась Брунгильда.

– Да вот – разное говорят, – пожал плечами Менандр. – Ерунду главным образом. То – что в лагере он, а то вроде как у зенитчиков его видели. Вроде как… ну… как бестелесный он все равно. Ходит и смотрит… говорит… разное.

– Так, – сказал Петер; он сразу вспомнил Хильмана. – И что он говорит?

– Так я что, слышал разве? – сказал Менандр. – Разное говорят. Кто что хочет – тот то и говорит.

– Легенды, наверное, – нервно сказал Армант.

– Может, и легенды, – согласился Менандр. – Сам не видел, врать не буду. Но – говорят…

– Мало ли что говорят.

– Это конечно.

– Мен, – хрипло сказала Брунгильда, – где его видели?

– У зенитчиков, – начал перечислять Менандр, – потом, говорят, в лагере – ну, те, которые в павильоне работают, они говорили кому-то, – потом видели, как он по дороге шел, далеко отсюда, шофер подвезти хотел, а Христиан отказался – вот. Ну, и еще, говорят, по ночам в блиндажи заходит, разговоры ведет – но тут уж, сама понимаешь, все молчок – где, с кем…

– Петер? – посмотрела на него Брунгильда.

Петер помолчал.

– Думаю, если это правда, – медленно сказал он, – то нас он не минет.

– Что ты говоришь, Петер? – удивился Армант. – Ты вправду думаешь, что такое может быть?

– А почему нет? – сказал Петер. – Тело-то не обнаружено.

– Тогда он – дезертир, государственный преступник!

– Да? – удивился Петер. – Интересная мысль.

– Ты странно относишься к такому важному вопросу! – гнул свое Армант.

– Тебе же сказали – он бесплотен, – сказал Петер. – А бесплотным может быть только дух. Потеряв тело, человек автоматически выбывает из рядов, и о дезертирстве речи быть не может.

– Это словесные выверты, – Армант, похоже, захмелел. – Суть дела состоит в том, что ч-человек может потерять плотность, а может ее и вернуть – так бывает, я знаю, это не имеет ничего общего с потерей тела, то есть со смертью. Я помню, как вы с ним говорили про это – я вошел, а вы меня не видели и сидели, а потом у вас чуть до стрельбы не дошло – я по-омню! – Он хитро прищурился и погрозил пальцем. – Хитрые! Думаете, я ничего не знаю? Я все-е знаю…

О-ла-ла, подумал Петер, а пацан показывает зубки… Ладно, потом.

– Господи, – глухо сказала Брунгильда, – да что они с ним сделали-то такое? Петер, что они с ним сделали? Ведь он за них все – душу, кровь… все… а они? За что? Как так можно ослепнуть, чтобы своих?..

– Можно, – сказал Петер. – Еще и не так можно. Саперы ведь видят – мы появились, и пошла всякая мерзость. Значит, мы виноваты. Значит, нас под ноготь… виноват, к ногтю. Что они, могут со стороны разобраться, кто именно виноват? Да ни черта. Ни черта! И мы ни черта не можем, вот в чем самая-то беда…