Эксклюзивный грех - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 60

– Простите, по какому вы вопросу?

– У меня редакционное задание: сделать с Константином Семеновичем интервью.

– Извините, Дмитрий Сергеевич, но вам сперва следует обратиться к пресс-секретарю нашей депутатской группы. Возможно, он захочет ознакомиться с текстом ваших вопросов. Мне очень жаль, но таков принятый у нас порядок. Вы запишете телефон пресс-секретаря?

– Знаете, вопросы, которые я хотел бы задать господину Котову, очень личные. Возможно, он не захочет, чтобы о них узнал кто бы то ни было, включая пресс-секретаря.

– И тем не менее я не в силах изменить порядок.

– В таком случае передайте, пожалуйста, Константину Семеновичу – сейчас, немедленно… Передайте ему, что я расследую самоубийство студентки, происшедшее двадцать пять лет назад. Есть люди, заинтересованные в том, чтобы возложить вину за это самоубийство на господина Котова. Аргументы этих людей пока кажутся мне и нашей редакции убедительными. И если Константин Семенович не найдет времени встретиться со мной – причем встретиться завтра же! – тогда, возможно, изложение истории в не очень выгодном для господина Котова свете появится на страницах газеты. Вы все запомнили?

– Да. Одну минуту.

В трубке зазвучала музыка – ни больше ни меньше “Славься” Глинки.

Дима звонил от метро “Кузьминки”, автомата, соседнего с первым, – но, естественно, по той же самой карточке. Он посматривал на припаркованный в сотне метров “Опель”. Силуэт Нади был виден на переднем пассажирском сиденье: очень прямой, напряженный. Возле машины никто не отирался.

Мелодия в трубке отыграла и завелась снова. Дима напряженно ждал. Он загадал: если Котов сейчас ответит, сам ответит ему – значит, он все угадал правильно. Значит, все окончится хорошо.

– Это Котов! – раздался в трубке мужской недовольный, наступательный голос. – Что за ерунду вы нагородили моему секретарю?

– Ваш секретарь, я думаю, все передала вам правильно. Нам надо встретиться.

– Вас дезинформировали, молодой человек.

– И тем не менее эта дезинформация может появиться в печати.

– Какая глупость! – с досадой произнес депутат. – Я только что вернулся из длительной поездки… Идет обсуждение проекта бюджета страны… Ох. Я не могу уделить вам более получаса.

– Этого хватит.

– Послезавтра, в семь утра вас устроит?

– Боюсь, статья уже уйдет в типографию.

– Какая глупость!.. – повторил Котов. – Я сейчас же буду звонить вашему главному редактору! Там у вас Василий Степанович – я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Василий Степанович в курсе дела.

– Так. – Шуршание листами ежедневника. Затем звучит шутливо-жалобное:

– А потом вы же сами, журналисты, будете пинать нас, депутатов, за то, что мы не посещаем пленарных заседаний!.. Ладно, давайте завтра. Только из уважения к вашей газете. Хотя, должен заметить, у вас недобросовестные информаторы. Завтра, в одиннадцать сорок пять. Кабинет мой в Думе – четыреста семидесятый.

Котов, не прощаясь, швырнул трубку.

Дима вышел из телефонного загончика. Он еле сдерживал ликование. Только народ на улице мешал ему подпрыгнуть от радости.

"У него рыльце в пушку! Этот Котов – что-то знает. Иначе он не согласился бы встретиться со мной: сразу, завтра же. Он что-то знает, во что-то замешан. Возможно, я угадал правильно, и он – убийца. Но меня он боится!.. Еще бы ему не бояться!.."

Дима набрал еще один номер. Длинные гудки. Домашний телефон Желяева по-прежнему, как и пятнадцать минут назад, не отвечал. Он еще раз позвонит ему на обратном пути, из другой будки. И секретарше главного, Марине Михайловне, – позвонит тоже. Она к тому времени узнает домашний адрес Желяева. Полуянов быстрыми шагами пошел к машине.

Надя, Дима и Саша сидели за кухонным столом. За окном уютно шуршал осенний дождь. Мужчины с аппетитом уминали борщ, а Надя иронично думала: “Как патриархально! Как интимно! Мы – словно семья. Благостная картинка: вечер, кухня, борщ, галантные кавалеры. Отчего ж на душе так тревожно?"

Борщец у Нади вышел отличный. Даже избалованный маминой кухней (и хорошими кабаками) Полуянов потребовал половник добавки и расщедрился на скупое: “Недурственно”. А Сашка – тот вообще две тарелки слопал: одну – пока их не было, и вторую – за компанию. Ел, нахваливал и лапочкой Надежду называл, и умничкой, и хозяюшкой. Быстро уничтожив почти полную кастрюлю (девушка планировала растянуть ее на два дня), мужчины принялись за чай. Надя, продолжая играть роль хранительницы очага, взялась за посуду. Сашка с удовольствием наблюдал, как тарелки выстраиваются в мойке, блестя чистейшими боками. Он явно настроился на продолжение банкета. Приготовился болтать, вспоминать прошлое, распушать перед Надей перья. Но Дима сидел задумчивый, хмурился, отвечал невпопад. Наде тоже едва хватало сил улыбаться в ответ на Сашины цветистые комплименты.

– Ну вас к Аллаху, – наконец вздохнул Сашка. – Какие-то вы оба сегодня неживые… Он зевнул и поднялся:

– Пошел я от вас. Посплю. Надя надеялась, что Дима останется вместе с ней на кухне. Ей хотелось поговорить о завтрашнем дне, убедить журналиста, что поход в Думу – это чистейшее безумие. Выдвинуть другую, пусть завиральную, версию – лишь бы он не шел к Котову. Она даже саркастическую фразу заготовила: “Чего ж ты про маньяка Ефремова так быстро забыл? Испугался его?!"

Но Дима неожиданно встал одновременно с Сашкой:

– И верно, Сашок. Пошли, отработаем… Друзья заговорщицки переглянулись.

– Что отработаем? – возмутилась Надя. Полуянов фыркнул, пояснил:

– Взаимодействие щеки с подушкой. Минут на пятьсот-шестьсот.

А Сашка добавил:

– Это мы на военных сборах так говорили. Они покинули кухню, о чем-то забубнили в коридоре. Обиженная Надя осталась сидеть над остывшим чаем. В дверь просунулся Дима:

– Ликуй, Надька! Саша разрешил тебе Родиона в комнату взять! – Ухмыльнулся и добавил:

– Очаровала ты его. Пошел ради тебя противу всех принципов. Собачью шерсть в комнаты допустил!

"Засранцы, – устало подумала Надя. – Добрые дяди. На тебе, Надюшка, конфетку – только не плачь”.

Впрочем, Родион, уже привыкший ночевать в узком, холодном коридоре, Сашиным подарком был счастлив донельзя. Ворвался в комнату, заскулил подле кровати – сам запрыгнуть не мог, короткие ножки не позволяли. Надя не поленилась сходить в ванную, смочила тряпку, тщательно протерла псу подушечки лап – и только тогда подняла его на постель.

– Один ты, Родя, меня понимаешь, – прошептала она.

Псина доверчиво прижалась к хозяйке и принялась вылизывать ей лицо приятно шершавым языком. Надя обняла любимую таксочку, уткнулась носом в мягкую шерстку. На ее глазах выступили слезы. Одна, совсем одна, и Диме на нее наплевать, и Сашке… И завтра неизвестно что будет, потому как Полуянов затеял глупость и даже слушать не хочет ее возражений… Нужно выплакаться, а потом еще раз все обдумать и решить: как не пустить Полуянова к Котову. Может, ей в милицию позвонить? Только что она скажет? Проследите за депутатом Котовым, он готовится убить моего друга Диму? Почти: “Пошлите пятнадцать мотоциклеток найти иностранного консультанта”. Даже думать смешно. Может, пойти вместе с Димой? Но в качестве кого? В Думу без пропуска не пройдешь, а охранники там наверняка такие, что кадрись с ними, не кадрись – все равно без бумажки не пустят. Как ни верти – сплошной тупик.

Родион, пригревшийся на ее плече, глубоко вздохнул и принялся сладко посапывать. А Надя неожиданно почувствовала, как сильно устала. Думала, что до утра глаз не сомкнет, – но сон наваливался, обволакивал, укачивал… Перед глазами замельтешили лица: упрямый Дима, милый Сашка, загадочный, грозный Котов. “Борщ меня доконал, – подумала она, засыпая. – Никогда больше его готовить не буду”.

Полуянов опять проснулся раньше ее. Когда Надя открыла глаза, по квартире уже плавал ставший привычным кофейный аромат. Родион сладко посапывал на ее плече – так уютно угнездился, что даже гулять не просится. Вот ведь тяжелая псина, вся рука от него затекла! Надя подвинула нахальную собачку. Родион недовольно приоткрыл один глаз и снова засопел, лентяй несчастный. Надя скинула одеяло. Ну и жарища у Сашки! Она спала в одной легкой пижамной курточке – и то вся упарилась.