Разбойничья злая луна - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 58

– Если бы только язык!.. – усмехнулся Ар-Шарлахи, тоже кое о чем вспомнив.

Кахираб удивленно повернул к нему голову и, зазевавшись, ступил в лужу. Выругался и вынул сапожок из жижи облитым сверкающей грязью чуть ли не по край короткого голенища.

– А что еще? – обеспокоенно спросил он, притопнув по сухому пригорку.

Ар-Шарлахи вздохнул.

– Вы новые боевые щиты Улькару поставляли? Ну, дальнобойные эти зеркала…

– Нет.

– Так вот, «Белый скорпион» (это первая моя захваченная каторга) дней двадцать назад шел в Харву с грузом таких щитов…

Кахираб остановился и уставился на собеседника во все глаза.

– Вот как? – пробормотал он наконец. – То есть ты думаешь, что кто-то из наших работает на…

Он не договорил, но Ар-Шарлахи, ощутив при этом легкий озноб, и сам уже догадался, кого имел в виду собеседник.

– Ваших врагов?! – дрогнувшим голосом осмелился закончить он фразу.

Кахираб молчал, играя желваками. Прикрывающая лицо повязка шевелилась, зато глаза были неподвижны.

– Нет, – отрывисто сказал Кахираб. – Это невозможно. Узнай наши враги о том, что мы качаем отсюда нефть, нам бы тут так спокойно не жилось… И тем не менее… Спасибо, что сказал.

– Позволь!.. – окончательно опешил Ар-Шарлахи. – А если не враги, то кто?

– Ну, видишь ли… – Кахираб в затруднении поискал слова. – Наши ведь тоже не все в восторге от того, что мы тут с тобой затеваем…

Несколько секунд Ар-Шарлахи, моргая, вникал в услышанное.

– То есть это что же получается?.. – с запинкой выговорил он. – Я что, стал кому-то из ваших поперек горла? Или даже не я, а Пальмовая дорога?

– Высоко себя ценишь, – ворчливо заметил Кахираб. – Плевать им и на тебя, и на меня, и на Пальмовую дорогу. А вот Тианги – да. Тианги давно уже стал кое-кому поперек горла… Ну, и стало быть, все, что от него исходит…

– Злая луна! – нервно смеясь, подивился Ар-Шарлахи. – Куда ни плюнь, везде интриги!.. Ой!.. – Оборвал смех, скривился страдальчески. – А мне-то каково придется!..

– Да уж! – в тон ему отозвался Кахираб. – Знаешь, скольких ты обидел, назначив меня командующим? Нет? Ну вот то-то…

– А что я должен был сделать?

– Ты должен был сделать вид, что командуешь сам, – жестко сказал Кахираб. – А я – так, излагаю твои мысли, потому что голос у меня громкий…

Он насмешливо покосился на Ар-Шарлахи и вдруг дружески пожал ему локоть: держась, мол… Потом сообщил, что должен еще заглянуть на рыночную площадь, посмотреть, как идут дела у Илийзы, обучающего повстанцев строю и обращению с боевыми зеркалами. Заранее нахмурился – и удалился.

Оставшись один, Ар-Шарлахи огляделся с тоской. Промытая ливнем зелень, переполняя глинобитные дворики, лезла на улочку через гребни беленых стен. Последние мирные дни тени Ар-Аяфы… Потом сюда ворвутся голорылые – и страшно подумать, что здесь тогда начнется. Ар-Шарлахи выругался шепотом и двинулся дальше. Улица лежала пустая, откуда-то издали слышались иногда дружное бряцанье металла и хриплый командирский рык Илийзы. До рыночной площади было рукой подать.

Желая сократить путь, Ар-Шарлахи свернул в узкую щель меж глинобитных стен и снова остановился. Впереди на просохшем горбу проулка, перегораживая проход, лежали рядком четыре тела в испятнанных кровью и грязью белых балахонах. Над ними во всю ширь беленой стены расплывалась корявая вязь, выполненная, скорее всего, нефтью из светильника: «Шпионили в пользу Харвы».

– Государь! – Начальник стражи был сильно взволнован. – Я прошу тебя больше не покидать дом без охраны…

– Мы вышли из порта вместе с Кахирабом, – объяснил Ар-Шарлахи. – Расстались буквально в десятке шагов отсюда.

– Все равно, – очень серьезно заметил страж. – Кахираб поступил опрометчиво, бросив тебя одного – хотя бы и в десятке шагов… И потом два клинка – это очень мало.

– Да чего мне бояться-то? Мы же не в Харве!

– И тем не менее, – упрямо стоял на своем тот. – Мало ли…

– Ну, хорошо, хорошо… – успокоил его Ар-Шарлахи и прошел в прибранную спальню, где на полу не было уже ни пустых кувшинчиков, ни черепков от них. Опустился на подушки и, горестно сдвинув брови, снова вызвал в памяти страшноватую эту картину. «Шпионили в пользу Харвы…» Даже если и шпионили… Он обвел тоскующим взглядом углы, но вина нигде не углядел. Должно быть, Алият велела убрать зелье подальше. «Никогда так много не пил, как сейчас… – потерянно подумал Ар-Шарлахи. – Даже когда в Харве учился – и то…»

Тут он вспомнил про врученное недавно прошение и извлек из-за пазухи свиток. Озадаченно осмотрел. Дорогой пергамент, подвешенная на шнурке печать… Ах, верблюд тебя забодай, а печать-то государственная!.. Ар-Шарлахи сорвал шнур и развил пергамент. Прочел, не поверил, прочел снова…

В этом изумленном оцепенении его и застала вернувшаяся из порта Алият.

– Отправила! – победно сообщила она. – Тут боевым-то кораблям приткнуться негде, а он еще со своими… – Последнее слово Алият произнесла про себя, и вряд ли это слово было приличным. Потом обратила внимание, что Ар-Шарлахи слушает ее с ошарашенным видом и что на коленях у него лежат свиток и шнур с печатью.

– Уж не указ ли? – язвительно осведомилась Алият, опускаясь напротив.

– Указ, – медленно проговорил он, по-прежнему не сводя с нее озадаченных глаз. – Только не мой. Это указ Улькара…

– Откуда?

– Старикан какой-то вручил. Я думал, прошение…

– Ты что, совсем с ума сошел? – накинулась вдруг на него Алият. – Берет, разворачивает свиток из Харвы! А если он отравлен? Тогда что?..

Ар-Шарлахи тупо взглянул на собственные ладони, осмотрел подушечки пальцев.

– Да нет вроде… Ты прочти! – Он протянул пергамент.

Алият бросила на него подозрительный взгляд и такое впечатление, что обиделась.

– Сам прочти!..

Тут Ар-Шарлахи сообразил, что с грамотой Алият, очевидно, не в ладах, хотя и поминает в поговорках буквы «альк» и «бин». Развернул пергамент и медленно, заново удивляясь каждому слову, прочел:

– «Улькар, государь и повелитель Единой Харвы, непостижимый и бессмертный, повелевает своему слуге Шарлаху продолжить поход за морской водой и за будущие его заслуги возводит своего слугу Шарлаха в чин караванного… – Тут Ар-Шарлахи запнулся и как-то даже боязливо взглянул на оцепеневшую Алият. – …а также прощает ему все его вины…»

Молчание было долгим.

– Еще раз, – отрывисто попросила Алият.

Ар-Шарлахи зачитал указ еще раз.

– Подпись – его? – с трепетом спросила она.

Он пожал плечами.

– Наверное… Откуда я знаю!..

– А… когда?..

Он взглянул на число.

– Одиннадцать дней назад… То есть еще до Зибры, до кивающих молотов… Странно, что передали только сейчас… Или нарочно не спешили передать?.. Как считаешь?

Последнего вопроса Алият не услышала.

– Старикана этого уже искать поздно… – что-то напряженно прикидывая в уме, выговорила она. – А пергамент – спрячь на всякий случай куда-нибудь… И держи при себе… Полезный пергамент… Только, слышишь, – всполошилась она вдруг, – чтобы Кахирабу об этом – ни слова! И вообще никому!..

– Да уж не глупенький, – проворчал он, свивая послание в тугую трубку. – Сам понимаю…

Незабываемы были эти первые дни мятежа. Казалось, восстали не только люди – восстала пустыня. Ошеломленные ливнем пески зашевелилась, оживая. В низинах и вдоль вчера еще сухих русел поднимались хрупкие алые, желтые, мраморно-белые цветы. Дети сбегали из селений и приносили их целые охапки.

Такое впечатление, что равнины на севере Чубарры устелены были яркими кимирскими коврами. «Самум» вел караван по колеблющимся алым полям, где лишь изредка плыл навстречу нежно-желтый островок.

Глаза у мятежников были шалые, ликующие, предстоящая война представлялась праздником, впереди ждала неминуемая победа. Пожалуй, единственной мрачно настроенной особой на борту «Самума» был сам Ар-Шарлахи. Он все еще терзался мыслью о принесенной в жертву тени Ар-Аяфы. Ему, естественно, и в голову не могло прийти, что оплакиваемый им оазис не только уцелеет, но даже и не пострадает в грядущей смуте. Весь ущерб, выпавший на долю Ар-Аяфы, был уже причинен этой тени в первый день мятежа.