Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна - Страница 65

Субботний день в конце апреля выдался на редкость теплым, таким же теплым был и вечер. В окно робко вливался нежный запах первой зелени, которая и зеленью-то еще не была, а лишь зеленой дымкой. В квартире царят тишина и покой, Вадим давно уехал – отпуск закончился, Бэлла Львовна отбыла на выходные за город к своей давней приятельнице Тамаре, Иринка ушла в кино с подружками, Полина, по обыкновению, пребывает в пьяной дреме, Саша и Алеша смотрят по телевизору передачу «Спокойной ночи, малыши!». Вот закончится мультфильм, Хрюша и Степашка попрощаются с детьми, Наташа умоет мальчиков и уложит спать, а сама дочитает наконец «Улисса» Джеймса Джойса.

Она уже вела детей в ванную, когда на стенке в прихожей взорвался звонком телефон.

– Маликова Ирина Николаевна здесь проживает? – спросил незнакомый мужской голос, чуть грубоватый и усталый.

– Здесь, но ее нет дома. А кто ее спрашивает?

– Да знаю я, что ее нет дома. Мне нужны ее родители.

– У нее нет родителей. Она сирота. А вы, собственно, кто?

– А вы кто? – задал мужчина встречный вопрос.

– Я ее соседка, – нетерпеливо ответила Наташа. – Вы можете объяснить мне, наконец, в чем дело?

– А дело в том, что Ирина Николаевна Маликова находится в отделении милиции, и документов у нее при себе нет.

– Как в милиции?! За что?!

– За хулиганство. Вы можете принести ее паспорт?

– Господи, да какой паспорт, нет у нее никакого паспорта, ей только через месяц пятнадцать исполнится! Что с ней случилось?

– Пятнадцать? – недоверчиво протянул мужчина на другом конце провода, потом хмыкнул: – С трудом верится. По внешнему виду она на все восемнадцать тянет. Так с кем же она живет, если родителей нет?

– С бабушкой.

– Вот пусть бабушка и придет сюда к нам.

– Да она старенькая совсем, больная… Вы скажите, куда, я сама приду.

– В шестидесятое отделение. Если вы живете на Воеводина, то это от вас недалеко.

Наташа заметалась по квартире. Детей оставить не с кем, не с Полиной же, которая все проспит и не уследит за малышами. Быстро накинув просторное «беременное» платье и сверху плащ нараспашку, она схватила за руки сонных мальчиков и отправилась в отделение милиции. Добираться пришлось долго, набегавшиеся и уставшие за день мальчики хныкали, упирались и капризничали, ребенок в животе то и дело начинал ворочаться и стучать ножками, и Наташе приходилось все время останавливаться. Мысли ее одолевали самые черные: что с Иринкой, в порядке ли она, не избили ли ее? А если в этом смысле все в порядке, то как обстоит дело в другом? За хулиганство ведь с четырнадцати лет могут посадить, после участия в работе съемочной группы, выезжавшей в Икшу, в колонию для несовершеннолетних преступников, Наташа это хорошо знает. Осужденных за хулиганство пацанов своими глазами видела. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели она не уберегла девочку?

Видно, лицо у нее было такое страшное, что дежурный по отделению милиции, куда она наконец доползла, даже дар речи потерял.

– Слушаю вас, – наконец выдавил он, не сводя глаз с ее огромного живота.

– Мы за Илкой плишли! – звонко объявил Сашенька.

– За кем, за кем? – переспросил дежурный.

– За Илкой Маликовой! Ты что, глухой?

– Саша! – Наташа в отчаянии дернула сына за руку и вдруг разрыдалась.

Дежурный испуганно выскочил из-за стеклянной перегородки, осторожно обнял Наташу за плечи и начал усаживать на жесткий колченогий стул. Она плакала горько и громко и почти не понимала, что происходит вокруг, только изредка улавливала отдельные слова: «За Маликовой… беременная… двое детишек… маленькие совсем… как бы плохо не стало… говорят, сирота… участковый… завтра будет… соседка… она же в драке не участвовала, только рядом стояла… пьяная… на учет поставить…» Наташа даже не видела, откуда вдруг появилась Ира, растрепанная, испуганная, бледная, под глазом свежий синяк.

– Ой, Натулечка, – только и пролепетала она.

Рядом с Ирой стоял милиционер с двумя звездочками на погонах. Лицо его было хмурым и некрасивым, а голос – грубоватым и усталым. Наташа сразу узнала этот голос и поняла, что именно он ей звонил.

– Забирайте свою соседку. Но учтите, только из сочувствия к вашему положению. Еще раз попадется – передадим материалы в инспекцию по делам несовершеннолетних, пусть поставят ее на учет. А не исправится – будем оформлять в специнтернат.

– Что она сделала? – давясь слезами, спросила Наташа.

– Пьянствовала в компании с сомнительным контингентом, приставали к прохожим, затеяли драку. В общем, ничего такого, что могло бы украсить девушку. Ты все поняла, Маликова? Скажи спасибо, что у твоей соседки двое детишек и третий на подходе, мы тебя отпускаем, чтобы ее не волновать. В следующий раз так легко не отделаешься. Иди. Чтоб я тебя больше не видел.

Всю дорогу домой Ира просила прощения и давала честное слово, что она все поняла и что это в последний раз. Наташа почти не слушала ее и ничего не отвечала. И, только переступив порог квартиры, обессиленно привалилась к стене и сказала:

– Я всегда знала, что ты слабая и безответственная. Сегодня я узнала, что ты еще и дура. Мне очень жаль, что я вынуждена тебя любить. Но у меня нет другого выхода. Я обречена на тебя. Ты – мой крест. Иди к себе, я тебя видеть не хочу.

На следующее утро, в воскресенье, у Наташи раньше времени начались схватки – слишком дорого обошлись ей волнения вчерашнего вечера. И Бэллы Львовны, как назло, нет, а на Иринку надеяться нельзя. Хорошо, что все необходимое Наташа уже несколько дней назад собрала и сложила в пакет.

Дотерпев до восьми утра, она позвонила Инне. Никто не отвечал, и Наташа поняла, что подруга с мужем тоже на даче. Как неудачно, что все это случилось именно в воскресенье! Наплевав на приличия, она набрала номер Бориса Моисеевича, Инкиного отца. Тот спросонок ничего понять не мог, потом разволновался, велел Наташе собираться и одевать детей, и через двадцать минут его новенькая «Волга» уже стояла перед подъездом в переулке Воеводина.

– Сейчас отвезу тебя в роддом, потом мальчиков – на дачу. За них не волнуйся, Инна с Гришей за ними присмотрят, все будет в порядке, только не волнуйся, – приговаривал он, осторожно усаживая кривящуюся от боли Наташу в машину. – Инночка собиралась забрать твоих мальчиков после майских праздников, Гриша говорил, что тебе рожать между седьмым и десятым мая. Неужели мой зять просчитался?

– Нет, все правильно. Немножко раньше срока получилось, – неохотно пояснила Наташа.

В приемном покое ее встретили как родную, оказалось, что дежурный врач Наташу отлично помнит.

– Я же училась на одном курсе с Гришей Гольдманом, а вы мне в прошлый раз сказали, что он вас вел во время беременности, вот я вас и запомнила. Не волнуйтесь, мамочка, все будет в порядке, третьи роды – не первые, сами не заметите, как все кончится.

И оказалась права. Третьи роды у Наташи прошли на удивление легко, и уже к вечеру она держала на руках очаровательную кареглазую девочку. Ксюшеньку. Ксению Воронову.

Цикл фильмов, снятых по заказу Гостелерадио, был показан по телевидению и вызвал шумные и горячие споры. После знаменитой фразы нового генсека Горбачева о том, что «всем нам надо перестраиваться», термин «перестройка» прочно вошел во все, в том числе и в идеологические, сферы, и никто уже не обвинял авторов фильмов в антипартийной крамоле. Правда, в «Комсомольской правде» появилась статья одного профессора-юриста, громящего фильмы в пух и прах и утверждающего, что в них проявилось полное непонимание авторами причин подростковой преступности, но в целом все отзывы были положительными, а некоторые – даже восхищенными. В ряде публикаций прозвучали и похвалы в адрес закадрового текста, «выверенного до мельчайших нюансов, точного, лаконичного и в то же время эмоционально насыщенного». Наташа летала как на крыльях, редакторы на телевидении стали узнавать ее и приветливо здороваться, вся съемочная группа получила премии, а Юрий Петрович, тот самый лысый чиновник, встретив ее в Останкине, отозвал в сторонку и с таинственным видом объявил: