Костер для инквизитора - Мазин Александр Владимирович - Страница 59

Чтобы предугадать действия противника, его следует изучить. Поэтому Ласковин покопался в записной книжке и выудил телефон. Данилов Сергей Евгеньевич, кандидат исторических наук. Будем надеяться, что историк из него потолковее, чем родитель.

Встретились в кафе. На нейтральной территории. Андрей не хотел лишний раз напрягать Наташу. Счастье, что она не видела учиненной Вошем бойни, но воспоминания о неоязычниках у нее остались самые скверные. К себе домой Сергей Евгеньевич не пригласил. Не все гладко в семье кандидата исторических наук.

– Собственно, я специализируюсь на другой эпохе,– сразу предупредил Данилов.– Но почти уверенно могу сказать: ни один из описанных культов не подходит в точности под ваше описание. Более того, склонен предположить его эклектичность.

– То есть надергано из разных корзин? – уточнил Ласковин.

– Примерно так,– историк улыбнулся.– Например, золотой щит, описанный вами и безусловно символизирующий солнце, может принадлежать к атрибутам Хорса, чье имя, собственно, и означает – «круглый». Отсюда, кстати, и хоровод. Но с равным успехом с солнцем можно связать и Дажьбога. Однако танец, о котором вы говорили, с распущенными волосами и отпущенными рукавами-крыльями я скорее отнес бы к русалиям.

– Это что? – спросил Ласковин.

– Праздник,– пояснил Данилов.– Приходится на зимние святки, то есть отчасти даже соответствует по времени. Впрочем, зимнее и летнее солнцестояния не обходил ни один языческий культ. Хотя главный русалочий праздник приходится именно на летнее солнцестояние.

– А при чем здесь святки? – удивился Ласковин.– Разве это не от христианства?

– Андрей Александрович! – в голосе Данилова проступили лекторские нотки.– Половина наших праздников впитала языческое, так сказать, оформление. Но опять-таки,– оговорился историк,– я не специалист. Кстати, специалистам тоже приходится нелегко. Источники бедны и противоречивы. Традиции трансформированы. Большая часть памятников многажды переписана и, скорее всего, не без искажений, поскольку переписывали монахи, к язычеству относящиеся неблагожелательно. Я мог бы сказать точнее, если бы вы описали что-то конкретное, например, вышивку на тканях. Узоры и фигуры, в общем-то, неплохо передаются из поколения в поколение.

Увы, вышивки Ласковин не запомнил. Только цвета, красный и синий. Узоры наверняка помнила Наташа, но расспрашивать ее не стоило. Да и ни к чему.

– Еще кофе? – предложил Ласковин.

– Нет, благодарю. Сердчишко нынче уже не то.

– А что насчет идола? – спросил Андрей.

– Огромен и бородат – этого недостаточно даже для ориентировочного определения,– осторожно ответил Данилов.– Бородатым изображали Волоха-Велеса, Скотьего бога, но, уверяю вас, бородат был не только Волох.

А изображений собаки вы не заметили?

– Нет.

– Жаль.

Данилов достал из кармана жевательную резинку, предложил Андрею, тот отказался.

– Если обобщить,– произнес историк,– я выделил бы четырех кандидатов: Перуна, Хорса, Дажьбога и Велеса.

– А Род? – блеснул эрудицией Ласковин.

– Род – наиболее смутная фигура во всем пантеоне,– задумчиво проговорил Данилов.– Кто-то видит в нем предшественника Перуна, кто-то – Озириса, кто-то вообще полагает его аналогом Саваофа, иначе говоря, Творца. Не думаю, что это Род. Я бы даже Перуна исключил, поскольку ваш кумир не вооружен. А из остальных, милости прошу, выбирайте.

– Сергей Евгеньевич, а что вы можете сказать с практической точки зрения?

Данилов поднял брови:

– Пожалуйста, уточните свою мысль.

– На что могут направить свои стремления последователи языческого культа?

– Трудный вопрос. Всякие праздники на природе с кострами и танцами. Приапические мистерии, то бишь свальный грех, называемый нынче групповым сексом. Возможно, воинские искусства. Но тут вы, безусловно, больший специалист.

– А как насчет заклания агнца?

– Это сколько угодно! – засмеялся Данилов.– Кровушку они все любили, хотя кое-кто довольствовался глиняными фигурками, но и человеческих костей на капищах полно. Еще раз повторяю, Андрей Александрович,– источники противоречивы, а труд мифолога, равно как и историка тех времен, подобен изыскам мудрецов из притчи о слоне в темной комнате, которую я вам сейчас расскажу.

– Не надо,– возразил Ласковин.– Я знаю эту притчу.

Данилов явно удивился, но кивнул:

– Тогда вы представляете. Поэтому столь противоречивы и многочисленны теории.

– Но какая-то наверняка доминирует?

– Верно,– подтвердил Данилов.– Та, чей основатель находится наверху иерархической научной лестницы. Скажем, член Президиума Академии наук. Что, однако, не прибавляет его взглядам достоверности. Так что нынешние язычники могут безбоязненно смешивать и отождествлять – поймать их за руку трудно. Но я бы не стал огульно объявлять всех язычествующих сатанистами, как это иногда делают. Эдак и фольклорные коллективы надобно разгонять. Хотя точку зрения церкви я тоже понимаю: коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Да,– согласился Андрей.– Не до жиру. А то, что называют моралью и этикой?

– У язычников? С этим проще. Первое – это верность клану. Второе – никакой пощады врагу. Азы, так сказать. Иначе в те времена не выживали.

– А нынче?

– Нынче? – Данилов улыбнулся.– Нынче, пожалуй, тоже.

Зимородинскому досталось посерьезнее, чем Андрею. С ним не деликатничали. Но кости остались целыми, если не считать трещины в ребре, почки не отбиты, селезенка не порвана, а голова не проломлена. Если сравнить с тем, как в свое время отделал Ласковина Хан… Нет, тут и сравнивать нечего. По крайней мере, таково мнение самого Зимородинского. Однако Слава лежал в постели с забинтованной головой, а мази на кухне готовил махонький узкоглазый дедушка, потому что пальчики Вячеслава Михайловича напоминали свежесваренные сосиски. Воняли мази отвратительно. Когда дедушка ушел, Зимородинский устроился поудобнее:

– Рассказывай!

Андрей заколебался: стоит ли говорить правду? Но он слишком давно выкладывал сэнсэю все. Не стал врать и на этот раз.

Зимородинский, как обычно, выслушал не перебивая, хотя рассказывал Андрей почти полтора часа, со всеми подробностями, поскольку помнил: мелочей в таких делах не бывает.

– Да, скверная история,– резюмировал Вячеслав Михайлович.– Много хуже, чем я ожидал. И с отвратительными перспективами.

– Не думаю, что нас вычислят,– сказал Андрей.

– Я не об этом. И не о хлопчиках, забравшихся в Наташину квартиру, хотя ты уж постарайся не оставлять девушку без пригляда – я пока не боец.

– Сам не смогу, Митяя попрошу,– заверил Ласковин.– И скажи, пожалуйста, что беспокоит тебя?

– Твой приятель,– ответил Вячеслав Михайлович.– Что-то с этим дядькой не добре.

– Проясни! – потребовал Андрей.

– В мире много жестокости,– задумчиво произнес Зимородинский.– Та, о которой ты знаешь, чашка боли в океане страдания. Людей убивают не только из автоматов. Может, как раз в эту минуту в соседнем роддоме безграмотный персонал убил новорожденного младенца? Ты не узнаешь об этом. И никто не узнает. Убийцы, обычные, озабоченные бытовыми проблемами женщины и мужчины, совсем на убийц не похожие, разойдутся по домам, а завтра патологоанатом напишет заключение, что они вовсе не убийцы, а младенец сам виноват, оказался недостаточно шустрым. Вот ты узнал об этом, что дальше?

– Наказать! – жестко бросил Ласковин.– И публично, чтоб другим неповадно!

– Вот-вот,– покивал Зимородинский.– Свернуть им шеи и бросить к воротам Смольного с соответствующими табличками, так?

– Именно!

– Эх, Ласка! В наших роддомах ежедневно умирают десятки младенцев! Но уверяю тебя, это не так страшно, как смерть всего одного маленького человечка, зарезанного на черной мессе!

– Почему? – холодно спросил Андрей.

– Потому что чистые души обретут новые тела, а погубленные души станут пищей демонов. Но страшней то, что множатся те, кто убивает с наслаждением.

– Он дрался и убивал за меня,– мрачно сказал Ласковин.– И за тебя, кстати.