Римский орел - Мазин Александр Владимирович - Страница 100

– Почему ты считаешь, что Максимину никогда не стать императором? – заинтересовался Черепанов.

Он-то как раз считал, что из Фракийца выйдет отличный император. Правда, он почтя ничего не знал о Калигуле. Тот образ, который был создан современными ему кинорежиссерами, выглядел весьма сомнительно.

– У Максимина нет опоры в Риме, – пояснил Антонин Антоний. – Он ненавидит Сенат. И Сенат отвечает ему тем же. Некоторые сейчас готовы поддержать его, потому что считают полезным. Некоторые склонны поиграть на противоречиях между ним и Мамеей… Но все мы знаем, что лев на цепи это совсем не то, что лев на свободе.

– Но, кроме Сената, есть еще и народ, – заметил Черепанов. – Народ любит победителей.

– Народ? Народ Рима? – Антонин Антоний расхохотался. – Народ Рима любит победителей, это верно! Но народ считает победителем того, о ком ему скажут: вот победитель!

Как ты думаешь, кого римляне считают победителем парфян? Максимина? Или Александра, которому Сенат устроил триумф и который закатил по поводу победы многодневные Игры? Народ Рима, Геннадий, любит тех, кто устраивает праздники и раздает зерно. А командующий Максимин никогда не станет развлекать народ, чтобы добиться его переменчивой любви. Ибо считает, что ему достаточно любви своих легионеров.

– Думаю, он прав, – сказал Черепанов. – Двух армейских легионов хватит, чтобы разогнать весь этот сброд. И еще одного – чтобы выбить спесь из преторианцев. Сколько их в городе? Три когорты?

– Две, – уточнил сенатор. – Разогнать можно. Цезарь в свое время это доказал. Но то был Гай Юлий Цезарь. А Гаю Юлию Максимину до него далеко. Однако мы отвлеклись. Ты знаешь, что я пригласил тебя не только чтобы поблагодарить. Ты мне интересен, Геннадий Павел. Ты мне непонятен. И это привлекает меня. Но я чувствую, что ты – человек особых достоинств. И можешь достичь многого. Поэтому я, Антонин Антоний Гордиан, предлагаю тебе свою поддержку…

– В обмен на…

– В обмен на твою дружбу. – Сенатор одарил его открытой улыбкой.

– И только?

– Дружба такого человека, как ты, Геннадий, в наше переменчивое время может стать очень большой ценностью.

Черепанов пожал плечами.

– Ты преувеличиваешь мой потенциал, – сказал он.

– Возможно. Но это мой риск. Итак, ты согласен?

– Ну разумеется! – Черепанов засмеялся.

Он прекрасно знал, что радушие политика стоит не дороже недоступности проститутки. И вряд ли в этом времени дело обстоит иначе. По крайней мере, проститутки здесь такие же. Другое дело – конкретная выгода. Но что скрывать, предложение сенатора ему польстило. Дружба с представителем одной из лучших патрицианских фамилий – это не полкило фаршированных фиников.

– И чем же мы скрепим наш союз? – спросил он. – Клятвой богам?

– Ну не контракт же нам подписывать? – усмехнулся Антонин Антоний. – Юпитер свидетель, я говорю искренне.

И плеснул немного вина в сторону того угла, где, как бы возглавляя череду «предков», возвышалась статуя Юпитера.

– В таком случае я клянусь благосклонностью Венеры, что не использую во вред сказанного тобой сегодня, – произнес Черепанов и тоже плеснул в сторону мраморного изображения богини, которая ничего не возглавляла, зато изваяна была в позе весьма фривольной.

– И пусть Янус, который явно благоволит тебе, скрепит наше начинание! – на этот раз очень серьезно и торжественно провозгласил Антонин Антоний.

Они осушили чаши.

– А теперь, – Черепанов усмехнулся, – когда мы с тобой уже заключили союз, может, ты скажешь мне правду?

– Какую именно? – Сенатор тоже улыбнулся, обаятельно и чуточку простодушно. – Какую правду ты хочешь услышать, друг мой?

– Ту самую. Для чего потомку победителей Ганнибала, патрицию, чей род восходит к основателям Рима, понадобился какой-то младший кентурион, никому не известный и вдобавок варвар с отвратительной латынью? Неужели только потому, что этот варвар удостоился мимолетной благосклонности императора?

Сенатор засмеялся.

– Если я скажу: это желание богов? – весело проговорил он. – Ты мне поверишь?

Черепанов покачал головой.

– А если я скажу: мне нравятся твои глаза?

– Под каким соусом? Рыбным или фруктовым?

Гордиан вновь расхохотался.

А потом улыбка внезапно сошла с его лица: как будто сдернули маску.

– Ты прав, – сказал он. – Твоя латынь омерзительна, а благосклонность Августов – временна. Но есть нечто – важнее желаний богов и прихотей владык. Важнее Сената и народа Рима. Важнее его императоров… Это сам Рим, Геннадий. Вечный и неповторимый. Я вижу твои глаза, кентурион. Я вижу, как ты смотришь. Я не знаю, кто ты. Но я знаю, кем ты можешь стать. Не человеком Максимина. Не ставленником Александра или Мамеи… Гражданином Рима!

«Да, – подумал Геннадий. – Ты прав, я могу.

И стану. Только не гражданином города Рима, а гражданином Римской империи. Я им стану! И буду драться за эту империю! И сделаю все, чтобы она – была! Она того стоит, черт возьми! А я не хочу, чтобы засранцы-политиканы просрали ее, как просрали мою Родину!»

– Теперь ты мне веришь? – сухо спросил сенатор.

– Да. И ценю твое доверие.

– Цени, – кивнул патриций. – Если ты передашь мои слова Августу, это может стоить мне должности претора.

– Ну это вряд ли… – усмехнулся Черепанов. – С моей латынью император даже и не поймет, что я ему сказал.

Гордиан расхохотался.

– В таком случае я знаю, что тебе подарить! – объявил он. – У меня есть раб, грек, который превосходно обучает грамматике и риторике. Я пришлю его тебе сегодня, Геннадий, потому что ты прав: твоя латынь ужасна. У моего друга не может быть такого произношения.

– Принимаю и благодарю. – Черепанов церемонно наклонил голову. – Право, даже не знаю, чем мне отдариться. У меня нет ничего, достойного этого дома и его хозяина.

– Ты уже отдарился, – возразил сенатор. – На много лет вперед. Твой подарок – жизнь моей дочери.

«Ну да, – подумал Черепанов. – А я в качестве ответного дара охотно принял бы не ритора, а Корнелию».

Глава пятая

Колизей

Корнелию он увидел спустя два дня. На скамье подия[165] Амфитеатра Веспасиана. Сюда, на места, зарезервированные для семейства Гордианов, Черепанов был приглашен со всей обстоятельностью. И его право на проход было зафиксировано не на глиняном «билете», а на листе папируса с личной печатью сенатора.

165

Подий – широкая терраса рядом с ареной. В лучшем месте подия располагается императорская ложа. Остальные места принадлежат сенаторам, послам и т. п. Над подием располагается собственно амфитеатр, разделенный на три яруса. Размеры Колизея таковы, что он был способен вместить 50 тысяч зрителей. Первые два яруса занимали мужчины, третий, отделенный стеной, женщины, а на самом верху, у внешней стены, имелись стоячие места для рабов. Внутрь цирка вело восемьдесят арок и четыре главных входа. Всего же проходов, ведущих в амфитеатр, было сто шестьдесят.