Римский орел - Мазин Александр Владимирович - Страница 46

С другой стороны, вон у той девчонки-служанки ножки очень даже ничего. И мордочка…

Девчонка, поймав взгляд «уважаемого» гостя, кокетливо улыбнулась. Совсем молоденькая. Губки накрашены, каштановые волосы уложены в сложную конструкцию из локонов и завитков. Но ушки – на виду. И в ушках – золотые сережки. Слишком дорогие для обычной служаночки. Тем не менее красотка явно выполняла в этом кабачке функции официантки: принесла трем бородатым мужичкам полный кувшин, забрала пустой и удалилась, грациозно покачивая аккуратной попкой и позвякивая крохотными колокольчиками на ножных браслетах.

«Нет, все-таки варвары в этом мире выглядят куда мужественнее, чем цивилизованные граждане Великого Рима», – подумал Геннадий.

Платья эти, кольца-сережки, вон у того глаза накрашены, а у этого – губы. И щеки нарумянены. Просто как в гомосечий притон попал, ей-Богу. Нет, ну натурально тусовка секс-меньшинств. Хотя кто знает? Может, у них здесь большинство – геи. Впрочем, нет, большинство не может состоять из геев. Финансы страны не позволят.

Это как в анекдоте: один оболтус звонит другому. «Знаешь, – говорит, – я теперь гей, хи-хи».

«Да? – говорит приятель. – А у тебя что, коттедж теперь свой?»

«Да нет, нет у меня коттеджа, в коммуналке живу».

«Ну так ты, значит, иномарку купил крутую?»

«Да ты че? Откуда у меня бабки на иномарку?»

«То есть у тебя и бабок нет?»

«Ну…»

«Так какой же ты гей, мать твою? Ты просто пидор!»

Но вот этот жирняй, скорее всего, – гей. По местным меркам. И не стесняется, подлец!

По самые глаза обросший салом мужик в сиреневой тоге и венке, водруженном на загорелую лысину, усадил на колени юнца лет тринадцати и шарил у него под туникой просто-таки безо всякого стеснения. А юнец только хихикал и с невероятной скоростью поглощал какие-то сухофрукты. Оба уже пьяные в сосиску…

Геннадий перевел взгляд на Плавта, и ему чуток полегчало. Каковы бы ни были обычаи в этом развращенном обществе, но старина Гонорий – настоящий мачо. Такого хоть во что обряди, отовсюду «мужество» выпирает. Просто-таки на морде написано: «Я – крутой мужик».

Сам Черепанов имел точно такую же физиономию, разве что скулы пошире да бородка на квадратной челюсти – светлая. Но людям свойственно обольщаться насчет собственной внешности. Поэтому Геннадий полагал, что его лицо более одухотворенно и интеллектуально. Если заглянуть ему в глаза…

Но желающих из праздного любопытства заглядывать в глаза Черепанова было крайне мало. Один беглый взгляд, брошенный на физиономию подполковника, вызывал у человека четкое желание не глазеть на ее обладателя попусту. Во избежание. Правда, такое поведение было характерно главным образом для представителей сильного пола, а у прекрасной половины человечества облик подполковника вызывал желание прямо противоположное. Но Черепанов и этого повышенного интереса дам к своей персоне тоже не замечал. Была у Геннадия удобная особенность: замечать только действительно важное или представляющее интерес. Его мозг, привыкший в бешеном темпе обрабатывать огромные объемы информации, уже давно выработал способность вычленять из общего потока лишь то, что действительно следует учитывать. Все прочее он воспринимал как фон. Но в данном случае фон был слишком пропитан новизной, чтобы его попросту игнорировать.

Черепанов наблюдал, ел, пил и помалкивал. Зато Плавт разглагольствовал за двоих.

Сначала с хозяином, который тоже был не дурак насчет потрепать языком. Потом к друзьям как-то невзначай присоединился (улегся на свободное ложе) кудрявый мужичок в зеленой тоге поверх синей рубахи. Черепанов уже понял, чем отличается «привилегированная» тога от простонародного плаща, но все-таки подумал, что кудрявый – халявщик. Оказалось – нет, купец из вольноотпущенников. Вполне респектабельный торговец янтарем, которому было крайне интересно знать, будет ли война с германцами? Поскольку янтарь он покупал, точнее – выменивал, именно у них.

Плавт заявил, что война будет непременно. Потому что эти германцы сущие ублюдки.

Купец усомнился. Дескать, Август Александр вместе с матушкой-соправительницей, да живут они вечно, недавно договорились с германцами безо всякой драки.

Тут купчик пустился в описание переговоров, такое подробное, словно рассказчик сам принимал в них участие. Хотя, может, и принимал, кто его знает?

Из рассказа Геннадий мог сделать однозначный вывод: нынешний император, хоть и молодой, дипломатом оказался изрядным, потому что мелкими подачками рассорил между собой союзников из разных германских племен, отчего половина из них оскорбленно удалилась, а оставшиеся уже не выступали единым фронтом и, вместо того чтобы торговаться с Римом из-за размера компенсации, перегрызлись из-за того, как впоследствии эту компенсацию делить. В конце концов император все же отстегнул варварам золота, но ровно в пятьдесят раз меньше, чем они требовали изначально. И выдал это золото не всем сразу, а самому сильному из союзных вождей. А тот, разумеется, большую часть захапал себе. Остальные немедленно обиделись и пригрозили разборкой.

Назревала локальная войнушка, в которой подстрекателям-римлянам отводилась очень удобная роль «миротворцев».

Черепанов вынужден был признать, что история склонна к повторениям, а имперская политика везде одинакова. В его время действовали точно так же. Те же Штаты, например, сначала стравливали своих потенциальных противников-петушков, потом «мирили», не жалея боеприпасов, а в финале ощипывали обессилевших соперников и с аппетитом их кушали.

Оказалось, впрочем, что дипломатические игры императора одобряют далеко не все. Гонорий Плавт слушал, слушал, а потом грохнул тяжелым серебряным кратером о стол и заревел, что Александр – сопляк, маменькин сынок, что еще за монарх[62] , который делит власть с бабой? А бабам вообще не положено лезть в политику, а положено варить кашу и задирать подол, когда мужчина велит.

В триклинии повисла неприятная тишина.

Все разговоры смолкли. Даже игроки, шумно и азартно резавшиеся в кости, прервали свое занятие и уставились на Гонория.

62

Монарх – в переводе с латыни «единолично правящий».