Спящий дракон - Мазин Александр Владимирович - Страница 77

– Времена меняются! – произнес кто-то чужой внутри Санти.

– О да! Потому пришел ты. Чтобы отвратить злое. Вагар Биорк и светлорожденный Эрд могут стать спутниками ради человеческой цели. Но ты – наш, Туон!

– Моя мать – фьёль? – спросил юноша.

– Нет. Но фьёльны пели, когда твой отец зачинал тебя. Пели для тебя.

– А моя мать?.. Кто она? Она жива?

– Жива. Ты узнаешь, когда придет время. Узнаешь, не задавая вопросов. Но если ты пойдешь в Закатные горы, твое время может и не прийти. Никогда. Ты – наш. Ты – волен. Прислушайся к своему сердцу – и сделай выбор.

Санти прислушался…

Этайа видела свет, исходивший от лица его. Душа ее, чистая, как свет звезд, душа фьёль, не знавшая пут, не знающая розни желаний, плакала от невозможности несбыточного.

– Жаль, что я не фьёльн! – произнес наконец юноша.– Жаль!

Он поднял блестящие, зеленые, как море Зур перед бурей, отчаянные глаза:

– Фьёльны – не люди… Люди – не фьёльны…– Прислушался к тому, что сказал. А потом коснулся чуткой рукой музыканта кисти женщины:

– Я люблю тебя, Тай!

Нассини возлежала на расшитых в три цвета пуховиках и глядела, как преломляется пламя дневного светила в драгоценных камнях плафона, оправленных в черное серебро. Камни были подобраны так, чтоб свет, идущий сквозь них, не смешивался, а оставался отдельными лучами красных, голубых и зеленых тонов.

Четыре стены пятиугольной комнаты были отделаны деревом близких оттенков: от темно-багрового до алого. Пятая стена была скрыта угольно-черной портьерой.

По своему обыкновению Нассини была нага. Белые тусклые волосы длинными прядями осыпались на худые плечи. Правая рука круговыми движениями втирала в кожу живота ароматическое масло. В левой был крохотный, чуть больше ногтя, золотой кинжальчик. Острым его кончиком Нассини прокалывала кожу на животе. Но крови не было – притирание сразу залепляло ранки.

На расстоянии вытянутой руки от соххогои подсыхал небольшой, размером с две ее ладони, портретик Муггана.

Вопреки канону детей Истинного, он был написан в реалистической манере. Написан превосходно: лицо мертвеца, запечатленное мастером, казалось Нассини сверхмертвым. Сколько бы она ни восхищалась изяществом абстрактного, но нарисованное таким, каким было в Мире Иллюзий, казалось куда сильнее.

Глядя на равноконечный серебряный крест с ликом великомученика Полты Хуридского, соххогоя познавала то же жгучее наслаждение, что и муж ее, Спардух, испытывал, вырвав из груди раба трепещущее сердце. Трижды запретным было поклоняться Иллюзии. И многажды сладостным. Маленький Спардух любопытства ради спиливал черепную кость скованному хобу. Маленькая Нассини рисовала жженой костью на мраморе профили своих родителей. Спардух был нормален. Он был истинным соххогоем, не хуже и не лучше других. Нассини была гением. О! Она знала это доподлинно! И, как настоящий гений, не спешила делиться с другими. Сотворивший Иллюзию сумел спрятать ее! Иллюзию – в истинном. Истинное – в иллюзии. А истина в том, что пока из всех детей Истины одна лишь Нассини знает, где настоящее,– истина остается истиной. И радует!

В комнате, предшествующей покоям с красными панелями, глухо стукнул барабанчик. Лишь два человека имели право тревожить соххогою: Начальник Внутренней Стражи Ортран и Мастер Бессмертия Хумхон. Обоих узнавала она по тому, как ударяли они в тугую кожу барабанчика. На сей раз это был Хумхон. И пришел с приятным: об этом тоже поведал барабанчик.

Нассини не торопилась.

– Жди! – произнесла она в разговорную трубку у ложа. Вытянулась, отбросила в угол флакон с маслом. Путь Муггана завершен. Завершен по закону искусства, что ведомо лишь ей одной. Ее сын достоин того, чтобы стать бессмертным. Но кто займет его место? Нассини вспомнила о северном вожде. Не будь она соххогоей, мысль о том, что наследник одного из высочайших имперских родов находится в ее власти, наполнила бы женщину сладким трепетом. Но она – соххогоя. Хоб есть хоб, кем бы он себя ни мнил. Иное дело – кровь Муггана на его мече. Вот что придает ему прелесть. И сам он неплох. Красив естественным обликом, честен, бесстрашен – вот истинно ядовитые качества! И безумие в нем есть. Та толика, что делает пищу пряной. Он удостоится бессмертия, но не сможет стать тем, чем был Мугган.

Но есть и тот, кто может. Нассини мысленно спустилась в подземную часть Дворца, отыскала большую, богато убранную комнату. Там обитала ее надежда. Он ни в чем не знает отказа. Кроме свободы, которая ему не нужна. Раз в две недели Нассини приходит к нему. Днем. Тому, кто не видит солнечного света, все равно. Но сегодня она велит вывести его из благой тьмы. А завтра он осуществит ее волю, подобную воле Истинного. И снова она подумала об Эрде. И еще о его телохранителе.

«Его волосы так же чисты цветом, как и мои. Жаль, если он в самом деле таков, каким его представил Сихон».

Этой ночью она узнает, годен ли он для искусства – или же только для Сихона. О Ниле соххогоя думала без воодушевления. Как о необходимом, обыденном. И вспомнила о Хумхоне: ждет!

– Войди! – произнесла она в трубку.

Хумхон низко поклонился. В руках у него была шкатулка из черного металла в локоть длиной, с маленьким портретом Муггана, выложенным цветной мозаикой на крышке.

Мелкими шажками, униженно улыбаясь, Хумхон приблизился к столу, поставил шкатулку и открыл ее.

Внутри, в продолговатом углублении, выкрашенном в алый цвет, на белой атласной подушечке лежал мумифицированный фаллос.

Оттолкнув слугу, Нассини схватила его. Фаллос был твердый и прохладный, но цвет его, желто-коричневый, создавал ощущение тепла. Поверхность была гладкой, как будто покрытой лаком. Нассини провела острым ногтем. От ногтя остался след.

– Осторожней, госпожа! – обеспокоенно пробормотал Хумхон.– Прошло лишь восемь часов. Состав еще не окреп!

– Хочешь сказать, ты принес несовершенную вещь? – вкрадчиво спросила соххогоя.

– О нет! Нет! – испугался хоб.– Вполне готовую! Но для настоящей крепости нужно два дня, а ты велела…

– Не бойся, хоб! – перебила она его.– Я довольна!

Она потрогала крохотную мошонку. Ничего не поделаешь, если сам орган Хумхону удавалось увеличить почти на треть, то мошонка ссыхалась до размера орешка.