Варвары - Мазин Александр Владимирович - Страница 103

«Я никогда этого не пойму,– решил Алексей.– Все, что я могу,– принять их такими, какие они есть. Так же, как они приняли меня…»

Глава тридцать девятая

Травстила. «Не важно – что, важно – как»

– Гляди,– сказал Травстила,– вот сюда упираешься ногой, потом… р-раз! – Короткая спинка, проложенная закаленными железными пластинами, выгнулась, крючок опустился, зацепив тетиву, толстую, вдвое против обычной. Короткая толстая стрела тоже была необычной, и граненый наконечник.

– А как бьет? – спросил Одохар, разглядывая хитрую штуку.

– Вот так.– Травстила приложил к плечу деревянный упор, похожий на седло и так же, как седло, обитый кожей.

Раздался звонкий щелчок, почти слившийся с глухим ударом, когда дивная стрела воткнулась в стену.

Одохар подошел, поглядел. Стрела вошла в бревно почти на ладонь. Бревно треснуло. Одохар взялся за стержень, потянул… Стрела не поддалась.

– Со ста шагов – щит и чучело в воинской одеже,– сказал Травстила.– Навылет.

Он взялся за хвостовик стрелы, расшатав, выдернул, потрогал наконечник, сказал:

– После каждого выстрела подтачивать надо.

Овида приблизился к столу, взял в руки оружие, повертел, попробовал пальцами натянуть тетиву – не вышло. Овида удивился. Взялся по-настоящему, аж мышцы на шее вздулись… И все равно самую малость не хватило. Овида покачал головой, прижал ногой петлю, ухватился за рычаг, но не рванул, а потянул медленно, как Травстила делал…

– Легко как,– опять удивился он.

– Стрелять тоже легко,– сказал Травстила.– Целить легче, стрела ровнее идет, и ветром почти не сбивает, тяжелая.

Я вот что мыслю,– продолжал он.– Небесные герои такими машинами (слово «машина» он произнес по-ромлянски) слабость свою исправляют. А как ловко выдумывают – диву даешься.

– Но польза с того есть и нам,– заметил Одохар.– Те петли для ног, какие Аласейа себе сделал… Я велю каждому сделать. Коленями, ясно, держаться на коне привычней, но коленом так не упрешься. На петлях этих даже и встать можно, а тогда и копьем ударить сподручней, и рубить сверху…

– Предки наши без этого обходились,– проворчал Овида.– С такой снастью и воинов воспитывать ни к чему. Нынче твой, Одохар, воин мешок с полсебя весом между коленями удержит и копьем в щит попадет за сорок двойных шагов, а с этим… – Жрец кивнул в сторону самострела.– С этим любой неуч воином станет. С этим даже женщина тебя, Одохар, побить может.

– Да ладно тебе, старый, ругаться,– махнул рукой Травстила.– Видал я такие штуки у ромлян. И большие, и малые. Большие еще годятся в дело, а малые… Пока тетиву накрутишь… – Травстила изобразил, как вращает вороток,– тебе три раза глотку перережут.

– Но это… – Овида хлопнул по столу.– Это другое. Раз – и все.

– Да не важно это,– опять отмахнулся Травстила.– Не это важно.

– А что? – спросил Одохар.

– Не важно, что там у них в Байконуре делают. Важно – как . Вот я, к примеру, когда трудную вещь кую, которая из многих частей состоит, каждую часть по очереди делаю. И проверяю, совпадет иль нет. Иной раз легко выходит. Когда духи нашепчут и все разом увидится. А бывает, полный месяц провозишься. И помощникам не поручишь: скуют кто во что горазд. А у этих – по-другому. И Гееннах, и Аласейа – они сперва изобразят, потом посчитают что-то… Да так хитро считают, что я сперва думал: ворожба это на рунах. Но порасспросил: говорят – не ворожба. Потому как при ворожбе, сами знаете, боги разное говорят, а у этих всегда одно и то же выходит. И всегда правильно выходит. И не только с оружием. Вот я намедни лемех сделал: не такой, как всегда, а такой, как мне Аласейа изобразил… И лучше этот лемех моего. Сам пробовал. А ведь меня отец учил, а отца – дед. Это же – тайна кузнечная. И других тайн Аласейа много знает, и не тайна для него это вовсе. Только рассказать о них он не может. Язык наш плохо еще знает. Но я ведь не боюсь, Овида, что, вызнав мои тайны, всякий сможет железо ковать. А потому не боюсь, что Аласейа может что хочет делать – его духи не тронут. А другого, кто посвящение не прошел,– погубят. Так что зря ты боишься, Овида, что женщины вместо мужчин воевать станут. Не быть женщине воином, ежели ты, Овида, ее в воины не посвятишь. А ты, я думаю, этого делать не станешь, так, Овида?

Одохар улыбнулся, а Овида нахмурился:

– Не того я боюсь, что женщина воином станет, а того, что убивать она станет, как воин. И нечистота мир наполнит.

Он сделал рукой отводящий знак, и остальные не медля сделали то же.

– Я понял,– после долгой паузы медленно проговорил Травстила.– Я не буду делать новые вещи.

– Да,– кивнул Овида.– Ты понял.

И тут, словно знак окончания разговора, снаружи раздался голос, выкликающий Одохара.

Трое разом поднялись, на краткий миг соединили руки. И вышли из комнаты. Овида – последним. У дверей жрец махнул рукой – и восковая свеча на столе погасла. Темнота скрыла все, в том числе и дивное оружие, сработанное Травстилой. О нем даже не вспомнили.

Глава сороковая

Алексей Коршунов. Совещание

– Не спать мне и в эту ночь,– пробормотал Одохар, потирая виски.

– Я тебе снадобье дам,– прогудел из своего угла Овида.– Всем дам, не боись.

В самой большой комнате риксова дома тесно. Собралась уйма народу, да и народу не маленького. Сам рикс, Агилмунд, Ахвизра, Травстила-кузнец, семеро старейшин, на чью поддержку на тинге рикс твердо рассчитывал. В их числе – Фретила. Поближе к отцу, по привычке, устроился Книва. Особняком расположились герулы: Скулди с Кумундом. Еще несколько человек, о которых Коршунов ничего не знал.

История Аласейи была рассказана Агилмундом. Под таким углом, что на встречу с Анастасией Коршунов отправился исключительно из интересов дела. Одохара это вряд ли обмануло, но старейшины, кажется, поверили. Никто не удивился. Как понял Коршунов, от него ожидали еще и не таких выходок. Многие в бурге воспринимали Коршунова как юродивого. Вернее, как человека, непосредственно и непрерывно контактировавшего с высшими силами. Правда, в отличие от всяких вутьев коршуновское безумие считалось «контролируемым» и потому полезным. Те же, кто знал больше, тоже относились к его «необычным» поступкам спокойно. Принимали как данность. Никто его не ругал. Как не стали бы ругать топор, которым в запальчивости отрубили лишнее. Другое дело, что сам Коршунов чувствовал себя прескверно, Свой «полководческий» имидж он видел несколько по-другому. Обсудили, прикинули, что лучше бы и впрямь Коршунов убил гречанку. Подумаешь, тиви. Хоть самого Стайны, хоть кого. Боги поведением Коршунова оскорблены не были. Это Овида засвидетельствовал. И на тинге то же скажет, коли спросят. Но есть еще Закон…