Социальное прогнозирование - Бестужев-Лада Игорь Васильевич - Страница 63

Опираясь на патриархальную семью, Россия вынесла ужас Гражданской войны 1918—1920 гг. с полным разорением страны, полуто­ра десятками миллионов жертв и полудюжиной миллионов беспри­зорных сирот, оставшихся без родителей. Вынесла ужас «коллекти­визации сельского хозяйства» 1929—1933 гг., с ее миллионами жертв. И вновь разоренной экономикой. Вынесла ужас «Большого терро­ра» 30-х гг., с новыми миллионами жертв, когда горе пришло в каж­дую семью. Вынесла бедствия 2-й мировой войны 1939—1945 гг., дважды устелив дорогу от Берлина до Москвы и обратно почти тре­мя десятками миллионов трупов, не считая большого числа калек и инвалидов, тоже почти в каждой семье. И, повинуясь очередному капризу очередного московского «хозяина», покорно приступила к «переходу от социализма к коммунизму» в середине 50-х гг.

Затевая новую авантюру, Хрущев, умевший, конечно, читать, писать и считать, но полностью лишенный сколько-нибудь серьез­ного образования, совершенно не понимал, что подрубает сук, на котором сидит. Впрочем, его «шестерки» были не намного образо­ваннее, а советники-профессора склонялись в привычном холуй­стве, да к их советам и не особенно прислушивались.

Идея была проста, как все гениальное: до основания разрушить все еще господствовавший в середине 50-х гг. патриархализм и за 20 лет превратить Индию в США, только полностью подчиненные зако­нам «казарменного социализма», начиная с всевластия партийных боссов и кончая рабским положением простого люда. Сказано – сделано. Крестьянам разрешили выдавать паспорта (до этого они были прикреплены к месту своего жительства наподобие ссыльно-поселенных) – и миллионные толпы людей нарастающей лавиной хлынули из деревень от принудительного труда «задарма» в города, «на все готовое», с даровым жильем и хоть маленькой, но зарплатой. Пона­чалу они наткнулись на острую нехватку жилья: городские квартиры были переполнены (по две-три семьи в одной комнате), а в избах, хатах, саклях по городским окраинам много не расселишь. Спасло архитектурное изобретение: пятиэтажные сверхдешевые дома из ротовых бетонных панелей, с облегченным фундаментом, без лифтов, куда в «малогабаритную» квартиру из крошечных комнат можно было втиснуть на 30 кв.м. две-три семьи по 5—6 человек в каждой. И тогда поток переселенцев достиг 5—6 миллионов человек в год. Ка­ралась гиперурбанизация а вместе с ней – массовый переход от Традиционного сельского к современному городскому образу жизни. В первой половине 50-х гг. подавляющее большинство (2/3 населе­ния) все еще жило в деревне, под надежным прикрытием традиций, обычаев, нравов семьи старого типа. К 70-м годам подавляющее боль­шинство (более 2/3 населения) стало жить в городе, причем городс­кой образ жизни стал быстро распространяться и на деревню: не­важно, где живет человек, главное – как живет.

Это было, как если бы сельские жители с берегов Инда, Ганга или Амазонки вдруг переселились на Бродвей в центре Нью-Йорка. Естественно, возникли проблемы, которых не ожидали и к решению которых совершенно не были готовы. Первой жертвой гиперурба­низации сделалась, конечно же, семья – основа русской государ­ственности. Есть русская пословица: рыба гниет с головы. Перефра­зируя ее, можно сказать: общество начинает загнивать с семьи. Осо­бенно общество, на преимуществах семейного образа жизни держав­шееся.

Началось с того, что молодежи стало трудно создать семью. Про­сто найти подходящего брачного партнера. Раньше это происходило как бы само собой. В деревне будущие женихи и невесты знали друг друга с детства. Годами им твердили, какая невеста хороша и какой жених плох, кто кому «ровня», какой должна быть добропорядочная семья и каким нерушимым брак. Я в детстве слышал нравоучитель­ный стишок: «Жена ведь не кошка, не скажешь ей брысь! Уж лучше тогда, брат Лука, не женись!» И с той поры не только я, но все мои товарищи по школе, без единого исключения, неуклонно следуют этому завету. Наступали предбрачные игры, хороводы-частушки. «Суженые», т.е. кому с кем суждено судьбой, быстро шли к помол­вке. Им казалось, что нравятся друг другу, что выбрали друг друга. Им и в голову не приходило, что с ними была проведена почти 20-летняя пропагандистско-воспитательная работа, что их соответству­ющим образом настроила сила общественного мнения окружаю­щих и аккуратно, неприметно подтолкнула друг к другу, стремясь к возможно более гармоничным брачным союзам во имя крепости общества. Теперь эта сила стала слабой. Социальный механизм бра­косочетания расстроился и миллионы потенциальных женихов и невест годами стали напрасно искать друг друга. Очень быстро дело дошло до того, что два из каждых трех молодых людей к 25 годам жизни так и не поспевали создать собственную семью. Один из трех – к 35 годам. А дальше для общества уже не имеет значения. Для об­щества, но не для людей. Миллионы новых и новых трагедий одино­чества каждый год!

Вы возразите: в чем тут трагедия? Подумаешь, в Стокгольме се­годня больше 2/3 домохозяйств с одним человеком – и ничего. В Стокгольме – да. В Москве – нет. А в среднем российском городе – тем более. Здесь еще не забыли, что холостяком звали совсем недав­но выхолощенного барана. Что «старая дева» – даже если она дав­но уже не девственница и по современным меркам не старая – совсем недавно рассматривалась как разновидность калеки. Здесь одиночество – это почти всегда чудовищный комплекс неполно­ценности и «сдвинутая» психика. А массовое одиночество – это самое настоящее цунами деморализации. Это абсолютно то же са­мое, что выкрасть молодого араба или индуса из его семьи и посе­лить на всю жизнь в Диснейленд. Худшей трагедии для человека не придумаешь.

Затем обнаружилось, что еще труднее, чем создать, – сохра­нить созданную семью. На нее обрушились целых четыре джинна, свирепствовавшие и до этого, но державшиеся в определенных рам­ках вековыми традициями, нравами, обычаями. А теперь – словно выпущенных из бутылки.

Первый джинн – стакан (0,2 литра) водки, выпитой залпом и делающей человека на 2—3—4 часа словно помешанным, часто буйно помешанным. Нам еще предстоит разобрать это социальное зло в особой лекции. Раньше этот джинн сдерживался ритуалами и появлялся преимущественно в знаменательные дни – на праздни­ки, свадьбы, похороны и т.п. Кроме того, пьяница боялся целой роты родственников, кидавшихся на него в атаку, как только он начинал безобразничать. Теперь он остался без ритуалов и родственников, один на один с женой. Раньше той некуда было деваться – развод строго осуждался общественным мнением, а из избы далеко не убе­жишь. Теперь жена стала подавать на развод: стакан водки сделался прямо или косвенно первопричиной более чем трети разводов, при­чем вообще 2/3 из них в любом случае возбуждались именно женой. Второй джинн – мать (реже отец) жены или мужа, в комнате или квартире которой живут супруги. Дело в том, что нормально в квар­тире (тем более в комнате) может жить только одна семья – если другая не наведалась к ней на время в гости, конечно. Патриархальная семья могла насчитывать до двадцати и более человек, в нее могли входить бедные родственники или даже не родственники, но это была одна семья, с единой иерархией подчинения младшего старшему, с единым хозяйством, с единым образом жизни. А здесь в одном по­мещении оказывается целых две, иногда даже три семьи (если двое взрослых детей привели в родительский дом своих супругов) – каж­дая вполне «суверенна», каждая со своим хозяйством (правда, млад­шие целиком зависят от старших, как Израиль от США), каждая со своим образом жизни, со своими взглядами на воспитание детей, на досуг, на то, что хорошо, а что плохо. И чаще всего при первом же серьезном конфликте начинается война родителей за любимое чадо против чужого «пришельца». А кончается, понятно, разводом. Так и называется: родители развели. Это тоже первопричина, по меньшей мере, четверти разводов.

Третий джинн – анахронизм в распределении домашних обязанностей или, точнее, самый обычный бытовой паразитизм (в подавляющем большинстве случаев – мужа). Дело в том, что при традиционном сельском образе жизни домашние обязанности были строго разделены на мужские и женские. Мужчине было стыдно заниматься женскими, а женщине – мужскими. Но современный городской образ жизни почти напрочь уничтожил мужские домашние обязанности. А женщину вовлек в общественное производство наравне с мужчиной. Получился на одном полюсе 16-часо­вой совокупный рабочий день (1—1,5 часа утром на приготовление завтрака и уборку квартиры, 1 час езды на работу, 8 часов работы, 1 час езды с работы, 1 час обеденного перерыва, посвящаемый стоянию в очередях, 1—1,5 час стояния в очередях после работы, мини­мум 2 часа вечером приготовление ужина, стирка и другие домаш­ние дела), а на другом – 2—3 часа вечером перед телевизором или стояния с дружками у пивной. Ясно, что рано или поздно терпение лопается. Начинаются скандалы, и кончается разводом. Именно так развелась со своим мужем моя собственная дочь и миллионы дру­гих дочерей.