Социальное прогнозирование - Бестужев-Лада Игорь Васильевич - Страница 75

Сегодня для многих моих соотечественников радио незаменимо, когда делаешь утреннюю зарядку и завтракаешь, а так же если работа­ешь в саду или пока едешь в автомашине (впрочем, последнее – для меньшинства: к сожалению, никто до тех пор не догадался устано­вить «тихие репродукторы» в салоне автобуса, троллейбуса, трам­вая, пригородной электрички – это средство передвижения для по­давляющего большинства граждан бывшего СССР). Увы, во всех остальных случаях оно не выдерживает конкуренции с ТВ. И не столько по содержанию передач, сколько по справедливости пословицы: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать (пусть даже то же самое).

Дело в том, что создатели каждой радиопрограммы упорно стре­мятся вещать «на всех» – пусть даже «на всех детей» или «на всю молодежь». Цель всюду одна – максимально расширить аудито­рию. А результат достигается противоположный. Меня, например, совершенно не интересуют спортивные новости, сводки погоды за пределами родного города, для меня не существует современного искусства ни в какой его разновидности, и я не терплю болтовни за пределами «чистой» информации. Любая реклама в стране, где по­давляющее большинство не в состоянии купить рекламируемое, при­водит в ярость. Другой, напротив, готов хоть час слушать, где, какая в мире погода, кто у кого, с каким счетом выиграл или проиграл, признает только рок-музыку. А московские программы, которые наиболее устойчиво принимаются отечественными радиоприем­никами, вещают разом на того и на другого – в результате мы оба дружно выключаем их. А иногородние и тем более зарубежные программы, во-первых, принимаются гораздо хуже, во-вторых, рас­считаны на иную аудиторию. И радио вот уже почти полвека нахо­дится на периферии общественной жизни.

Первое место среди средств массовой информации и учрежде­ний культуры вот уже более сорока лет прочно занимает ТВ. На него, как на глаза в органах чувств человека, приходится до 90% получаемой советским человеком информации. Но если во всем мире изо всех видов искусств скучнейшим было и остается телеис­кусство (именно это обстоятельство сохраняет жизнь прессе, теат­ру, кинотеатру и прочим учреждениям культуры – иначе они дав­но погибли бы), то в СССР оно стало скучнейшим, так сказать, в квадрате. Причина: узость выбора и монополия каждого из имею­щейся полудюжины телеканалов, а в подавляющем большинстве на­селенных пунктов страны – всего двух-трех каналов. Всякая моно­полия, как мы уже говорили, означает загнивание, и ТВ не является исключением из этого правила.

В 1992 г. советское ТВ, которое, как и все советское, никуда не делось с распадом СССР, казалось, нашло себя. Мексиканский сери­ал «Богатые тоже плачут» целый год почти каждый день приковывал к себе внимание почти всей сотнемиллионной телеаудитории быв­шего СССР. Люди бросали работу (впрочем, это не редкость), доярки бросали доить коров, матери оставляли временными сиротами своих грудных детей, республики забывали о военных действиях, политики – о своей грызне, главных героев фильма в лице приез­жавших исполнителей чествовали на уровне национальных героев. И все потому, что был найден «ключ» к телеискусству в расчете на определенную аудиторию: возможность сопереживания с героя­ми в понятных каждому житейских передрягах, да еще с чувством собственного превосходства (из-за непритязательности сюжета), да еще с изрядной долей сентиментальности, к чему всегда начальство и «деятели культуры» неоправданно относились свысока.

Однако попытка бездумно эксплуатировать найденную «золо­тую жиду» в том или ином виде во многих других телепередачах, понятно, успеха не принесла. Говорят, повторение – мать учения, но явно – мачеха для всякого искусства. Нужны новые поиски, но результатов пока не видно, и ТВ по-прежнему остается для подавля­ющего большинства телезрителей простым «зрительным фоном» – наподобие артистов в ресторане, на который косятся, дожевывая ужин или переделывая домашние дела. Хотя, конечно, оно заслужи­вает большего.

Театр на протяжении XX века пережил в моей стране фантасти­ческий взлет и падение. Стартовав в качестве элитарного учрежде­ния культуры для аудитории завсегдатаев, он стал постепенно практи­чески массовым: через него проходила с годами вся молодежь каждо­го крупного города, почти все взрослые до пенсионеров включи­тельно, чей уровень культуры хоть сколько-нибудь поднимался над низшим. В театр шли как на праздник, в нарядных платьях, с заранее приподнятым настроением. На сколько-нибудь интересный спектакль очередь в кассу занимали за сутки, иногда несколько ночей отмеча­лись в ней. Перед входом счастливчиков ожидала толпа спрашиваю­щих случайно оказавшегося лишним билета (в кассу театра возврат принципиально не допускается). Начиная с первой «оттепели», в середине 50-х. гг., театр превращается еще и в политическую трибуну. Его начинают теснить «оживший» после сталинского пресса кинема­тограф и начинающееся ТВ. Но то и другое в значительной мере оста­ются официозами. И только в театре реально возможен дух фронды.

Помню, как в середине 50-х в московском театре «Современник» шла инсценировка известной сказки Андерсена «Новое платье ко­роля». По ходу спектакля четыре девицы в купальниках (тогдашний верх неприличия на советской сцене) изображали канкан и, приплясывая, напевали «Фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты – что за король!». И переполненный зал встает, разражаясь бурей оваций: все видят в этой незатейливой аллегории намек на культ личности Сталина, переходящий в культ личности Хрущева.

Но кинематограф и ТВ постепенно брали свое, и театр пустел. Из 630 советских театров уже в 70-х гг. спрашивали «лишний билет» у входа только примерно в 30—50. В остальных залы пустовали, и их приходилось заполнять школьниками или солдатами (за государствен­ный счет). Такое положение сохранялось до 1988 г. Дальше театром стала сама жизнь, начиная с трагикомедии Съезда народных депута­тов в том же году, за ходом которого две недели, как за телесериалом, следила вся страна, и на ее подмостках разыгрывались спектакли, более захватывающие, чем на сцене. Да и публицистика стала давать больше ощущений, чем любая драматургия. Театр попытался спас­тись пикантностью сюжетов, раздеванием актрис на сцене догола и прочими трюками, растянувшими агонию западного театра более чем на двадцать лет. Советскому театру хватило для этого же самого всего двух лет. Сегодня он в сложном положении. Остались прекрас­ные актеры и режиссеры, время от время появляются блестящие но­вые спектакли. И в десятках театров по-прежнему аншлаг, но в прин­ципе «старый» театр обречен, если не придать ему какое-то «второе дыхание».

Еще более замысловатую траекторию взлета и падения проделал кинематограф. Распространение в СССР звукового кино совпало с установлением личной диктатуры Сталина. Диктатор полностью взял на вооружение завет Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». И по-своему гениально организовал кинопроизвод­ство и кинопотребление целиком в рамках своей системы тотально­го, безостановочного «промывания мозгов».

В год выпускалось на экраны не более 6—12 кинокартин перво­степенной важности плюс несколько второстепенных, как бы «оттенявших» первые, из них около половины отечественного производ­ства, остальные – «трофейные» (т.е. взятые силой оружия во время войны) либо импортные (преимущественно из «братских социалис­тических стран). Каждый фильм шел почти одновременно по меся­цу и более практически во всех кинотеатрах страны разом. И так как конкуренции не было, его смотрело все население страны. Многие – по нескольку раз. Некоторые – по нескольку десятков раз. Худо­жественный эффект этих фильмов – сложный и дискуссионный.

Сегодня их можно смотреть только в качестве иллюстрации к лекци­ям по истории кинематографа. Но идеологический эффект был, бе­зусловно, огромным. И сказывается на старших поколениях до сих пор.

В отличие от театральных залов, кинотеатры пустели медленнее. Им все чаще приходилось делать «инъекции» в виде импортных западных фильмов. А когда пал «железный занавес» и монополия отечественного кино оказалось подорванной, оно буквально скончалось в страшных судорогах на протяжении каких-нибудь двух-трех лет. Его добили два врага: видеофильмы насилия, эротики и ужасов, которые распространились по стране лавинообразно через сеть полулегальных и нелегальных малых залов (фактически притонов), поскольку видеомагнитофоны имеются только у нескольких процентов семей, плюс высокопрофессиональные и очень дорогие в постановке американские фильмы, с которыми отечествен­ный кинематограф не в состоянии конкурировать просто по относительной убогости своей материальной базы.