Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 34

Часть вторая

Глина

Глава 7

Встреча

B разгар зимы девятьсот тридцать второго года по священному мусульманскому календарю, не дожидаясь схода снегов, бей Мансурова и Мереева ногайских родов Девлет-Гирей покинул свою ставку у Кривого колодца и в сопровождении двух сотен верных нукеров, русского по имени Менги-нукер и десятка его телохранителей помчался по заснеженной степи. Путь его оказался нетороплив и извилист – потому как на стоянках коням приходилось самим вырывать себе траву из-под снега, а травы этой по осени и без того оставалось всего ничего, лишь завяленные солнцем лохмотья.

Правда, выросший в здешних степях Девлет знал, как уберечь лошадей от бескормицы, и вел отряд не по прямой, а от низины к низине – по тем местам, где трава оставалась зеленеть до глубокой осени, подпитываясь недобирающимися до поверхности подземными источниками. День-два голодного перехода, три-четыре дня отдыха, во время которых люди отогревались в шатрах, а кони отъедались вырытой травой для следующего перехода.

В особо широких и богатых долинах, возле вековых колодцев, а то и открытых взору ручейков стояли родовые улусы различных кочевых племен. Разумеется, все они давно усвоили простую истину о том, что со своих стад прокормиться самому еще возможно – но ни жен, ни детей, ни стариков с их безразмерными желудками насытить нет никаких шансов. Поэтому по весне степняки распахивали свою долину, сажали здесь пшеницу, ячмень или овес и только после этого уходили в долгое летнее путешествие вслед за солнцем, ветром и свежей травой, со скоростью трех верст в день – именно с такой неспешностью поедают лезущие из земли стебли отары овец, – все время с тревогой вглядываясь в горизонт: потому как мстительным соседям, литовцам и русским, жадным донским казакам нет нужды везти с собой многочисленную семью и домашний скарб, их ничто не привязывает к стадам и водопоям. Они оставляют жен и детей за крепкими стенами своих городов и крепостей, перекидывают через спины заводных коней сумы с ячменем и бурдюки с водой и мчатся показать свое ухарство, способные обрушиться в любом месте с любой стороны, порубить табунщиков, похватать девок – и умчаться, оставив после себя только жалобный вой и черные окружности сгоревших шатров.

Но если повезет, и в бескрайних просторах кочевье не найдет ни один из его врагов – род, как десятки, сотни, а может, и тысячи лет назад вернется в свою долину, сожнет заколосившиеся поля, заколет лишний скот, который нет смысла кормить долгую голодную зиму, поставит вокруг колодца свои шатры и станет ждать тепла, моля Аллаха о том, чтобы запасов зерна и мяса хватило до весны. Поскольку, если не хватит, то не свое лишнее зерно род сможет продать вечно голодному Крыму, а будет вынужден ради прокорма отдать жадным османским и персидским купцам захваченную в кровавых набегах добычу, и жить мечтой о новых набегах на земли неверных, потому как без принесенной в хозяйство хоть раз в три-четыре года добычи не выжить ни одной степной семье.

Именно про колосящиеся в долинах по осени поля и вспомнил Девлет-Гирей, когда русский потребовал с него зерно. Русский прав: везти с собой несколько мешков зерна для коней куда легче, чем арбу сена. Правда, совсем без сена кони дохнут – но ведь татарам нужно всего лишь перейти Дикое поле. А там – Гирей широко ухмыльнулся – там кони досыта наедятся сеном у запасливых русских мужиков.

Отряд шел по широкому кругу, останавливаясь в улусах не крупных, а мелких родов. Девлет принимал гостеприимство местного мурзы, его угощение, после чего предлагал прислать к середине апреля к Куркулаку четыре арбы зерна и полсотни воинов для набега на русские порубежные земли. Мурзы удивлялись, качали головой, гладили куцые бородки и – соглашались. Или обещали подумать, но Гирей знал: пришлют.

Возможно, он был плохим калги-султаном, но степняков знал хорошо, умея отлично играть на их желаниях, противоречиях и насущных нуждах. Гирей знал: мурза мелкого рода не рискнет противоречить воле бея. Знал: мелкие кочевья почти постоянно голодают, и обязательно воспользуются шансом сходить за добычей. Знал: мелкие мурзы не смогут заставить его вести себя по-своему, по-привычному. Потребуй он пять тысяч воинов с Мансур-бея – ногайцы придут. Но наверняка не привезут с собой зерна, потому что оно в походе не нужно, и не стронутся с места, пока степь не просохнет – потому что делали так всегда. Сто маленьких отрядов по пятьдесят всадников восстать против воли самого Девлет-Гирея не рискнут.

Чтобы завершить объезд подвластных кочевий, у отряда ушло почти два месяца, и когда они возвращались к Кривому колодцу, солнце уже начинало по-весеннему пригревать. Снежный наст, подтаивавший днем и подмораживаемый ночью, протестующе хрустел под копытами коней, но время его власти уже уходило, и некоторые склоны холмов уже темнели пропитанными талой водой земляными проплешинами.

– Менги-нукер! – оглянулся на русского Девлет, остановившись возле одной из таких проплешин. – Проедь через нее.

Русский пожал плечами, направил коня к темному пятну. Передние ноги коснулись раскисшей глины и после первого шага просто запачкали бабки. После второго – на них повисли комья глины. После третьего – комья слиплись на ногах в крупные куски, после четвертого – на ногах висели «башмаки» размером с крупный арбуз. Потом проплешина кончилась, и скакун с облегчением потрусил по снегу, еще долго оставляя за собой коричневые следы.

– В конце апреля вся степь станет именно такой, – зловеще улыбнулся Гирей.

Русский оглянулся на проплешину, потом повернул голову к татарину:

– Прикажи запасти побольше длинных ремней. Если так, то нам придется запрягать по четыре-пять меринов в каждую телегу.

– Сколько успею, – отвернулся бей. – Если ты хочешь выступить в середине апреля, то мы должны выехать из Кривого колодца через две недели.

К моменту появления у небольшого степного озера Куркулак отряда Девлет-Гирея, созванная им армия собралась почти целиком. По берегам бродили тысячи коней, жадно объедая колышущиеся над водой камыши, на вершинах холмов, на камышовой подстилке, плотно к друг другу стояло огромное количество шатров. Каждый мурза считал своим долгом отправляться в набег с собственным походным домом, кое-кто из их сотников – тоже. А если учесть, что за каждым родовым правителем стояли всего пять десятков всадников, которыми командовал, разумеется, самый уважаемый сотник, – становилось понятно, почему число шатров заметно превышало число отрядов.