Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 66

– Крови нежити, – напомнил Тирц.

– Да, – прижала к себе внучку ведьма.

– А где нам ее взять?! – заорал на нее Тирц и подкинул в воздух еще камень, метясь на этот раз уже по ногам. Однако старуха вовремя отдернула ступню и покачала головой:

– А скажи мне, ифрит, как отличить живое от неживого?

– Обыкновенно, – пожал плечами Тирц. – Живые организмы отличаются от неживых объектов обменом веществ, раздражимостью, способностью к размножению, росту, развитию, активной регуляции своего состава и функций… Черт! Какая разница?

– Не кажется ли тебе, ифрит, – прохрипела старуха и вдруг закашлялась. – Не кажется ли тебе, что все живое рождается, растет и умирает?

Тирц задумался. Мозг физика вспомнил правила анализа и тщательно взвешивал предложенный постулат, подыскивая контраргументы. Все рождается? В общем, да. Растет? Противоречащих этому примеров в голову не пришло. Обязательно умирает? Память услужливо подсунула пример простейших микроорганизмов, которые делятся, что, видимо, не совсем смерть. Но, с другой стороны – новые микробы все равно имеют конкретное время рождения и активно растут. То есть, как минимум удовлетворяют двум первым посылкам.

– Да, – наконец кивнул Тирц. – Все живое как минимум рождается и растет.

– А когда ты родился, ифрит?

– Двадцать пятого дек… – Тирц осекся.

– Вот так, мой милый, – довольно закудахтала старуха. – Я не задаю глупых вопросов, и ко мне не обязательно стучаться. А знаю я про гостей и то, чего они сами не знают. Ты камушки-то обратно положи. Тяжело мне их, старой, катать. Хотя, духи все равно уже не зовут…

Она крепко прижала внучку к себе. Тирц, после короткого колебания, подошел ближе, поднял один камень – вернул на место, поднял второй, а потом откатил к краю окружности валун из кострища. Когда он поднял голову, старуха уже пропала, а его невольница сидела, тихонько хлюпала и утирала слезы.

– Поехали, – скомандовал Тирц, и шаманка послушно поднялась.

Они забрались в седла, обогнули кочевье, поднялись на холм и помчались обратно по своим старым следам. Сотни телохранителей пристроились сзади. Что делали Менги-нукер со своей невольницей у одинокого шатра мелкого ногайского рода, добились ли они успеха – их ничуть не касалось.

Шаманка осмелилась задать мучивший ее все время вопрос только вечером, когда они, пусть и одетые, забрались под одно одеяло.

– Когда ты родился, ифрит?

– Понимаешь… – Он протянул руку и погладил совсем еще молодую женщину по щеке. – Понимаешь, я рожду… я родю… В общем, я появлюсь на свет только через четыреста пятьдесят лет. И даже немного позже. Меня еще нет. Я не родился. Я нерожденный. То есть, пока еще не живой. Нежить.

Оттепель наступила спустя две недели после возвращения Тирца и шаманки из ее стойбища. Нукеры по приказу русского согнали невольников в степь за ставку бея, приказав им захватить свои подстилки и подобранные для сна старые ковры. Девлет-Гирею Тирц ничего не говорил – но бей не воспротивился его распоряжениям, а лишь вышел к крайним шатрам посмотреть, что происходит.

Менги-нукер, время от времени тихо переговариваясь со своей шаманкой, выложил из принесенного тряпья очертания большого человека, а потом рабам приказали копать глину и кидать сверху. Поначалу дело шло быстро – но снега насыпалось и растаяло еще мало, а потому земля успела размякнуть только сверху – на глубине ладони глина оказалась уже вязкой и комковатой.

Впрочем, русского это, похоже, только радовало. Он постоянно ходил вокруг, следил, чтобы ленивые пленники не кидали раскисшую размазню, а копали глину из глубины, иногда даже сам хватался за кетмень или лопату – кому из рабов что досталось – и поправлял глиняные развалины, перемешивал, размазывал.

Постепенно поверх тряпья образовался глиняный холм высотой примерно по пояс в форме человеческого тела. Теперь Менги-нукер заставил невольников лазить по нему, всячески слепляя комки в единое целое, либо размазывая верхний слой, делая его гладким и однообразным. Где-то за полдня работа была закончена. Русский, взяв лопату, нарезал на макушке нечто, похожее на прядь волос, потом обозначил глазницы, ковырнул зрачки, втерев в образовавшиеся выемки угли из костра, нашлепал короткий плоский нос, черканул полоску в том месте, где должен быть рот. Потом долго и старательно лепил руки – две ладони с широко растопыренными пальцами. На ноги терпения султанского посланника уже не хватило – и он просто пришлепал их снизу, ровняя поверхность.

Наконец, он удовлетворился работой, отошел к крайнему шатру и уселся на оставленное кем-то седло. Долго смотрел на глиняного человека, потом повернул голову к шаманке, вытащил из ножен висящий на поясе нож и протянул ей клинок рукоятью вперед. Свесил вниз левую руку.

Колдунья поднесла под руку деревянный корец, потом резанула ножом наискось по внутренней стороне предплечья. Менги-нукер поморщился, но ничего не сказал. Кровь поструилась по пальцам, часто-часто закапала в ковшик. Все терпеливо ждали. Русский бледнел, но отдернуть руку не пытался.

Наконец, ковш наполнился почти до краев. Шаманка протянула своему хозяину тряпочку, которую тот сразу прижал к ране, потом пошла к глиняному монстру. Ударом ножа пробила ему в груди широкую, глубокую дыру, поставила корец рядом. Перешла к голове, прорезала глубже щель рта, что-то туда опустила, замазала. Вернулась к груди, вылила всю кровь в приготовленное отверстие, осторожно замазала его сверху.

Все ждали.

Шаманка оглянулась на Менги-нукера. Немного поколебалась.

– Не получится – зарежет ее русский. Сразу и зарежет, – предсказал кто-то из нукеров.

Женщина подошла к голове, присела рядом с тем местом, где должно находиться ухо, прошептала что-то одними губами – и кинулась бежать.

Глаза десятков зрителей невольно проводили ее, и потому упустили момент, когда в глиняной куче произошли изменения. Невидимое глазу, но ощутимое душой превращение. Появилась та неуловимая разница, которая позволяет отличить снятую с овцы шкуру – от шкуры живой овцы, клык оскалившегося волка – от выпавшего зуба, спину затаившейся куропатки – от мертвого камня.