Кортик - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 44

– Это совсем другое дело. Он работал, чтобы заработать на существование. Но ведь не это было главным в его жизни. Ведь он был революционер. И отдал жизнь за революцию. Значит, у него была в жизни самая возвышенная, самая благородная цель.

Они помолчали.

– Знаешь, мама, – сказал Миша, – я себе очень хорошо представляю папу. Мне вот кажется, что он никогда ничего не боялся.

– Да, – сказала мама, – он был очень смелый человек.

– И потом, – продолжал Миша, – мне кажется, что он никогда не думал о себе, о своем благополучии, и самое высшее для него были интересы партии.

Они замолчали. Миша знал, что маме тяжело вспоминать об отце, и он больше не задавал ей вопросов.

Потом мама закрыла книгу, потушила свет и тоже легла в постель, а Миша еще долго лежал с открытыми глазами, всматриваясь в лунные блики, скользившие по комнате.

Разговор с матерью взволновал его. Может быть, только сейчас, когда они говорили о цели в жизни, он впервые отчетливо почувствовал, что детство кончается и он вступает в жизнь.

И, думая о своем будущем, он не хотел никакой другой жизни, кроме такой, какую прожил отец и такие люди, как отец, – люди, отдавшие свою жизнь великому делу революции…

Глава 71

Генкина ошибка

О том, что он видел Никитского, Миша рассказал товарищу Свиридову. Свиридов велел ребятам ждать и в Пушкино больше не ездить.

Впрочем, другие заботы владели теперь нашими друзьями. Совет отряда постановил передать в комсомол группу пионеров, в их числе Мишу, Генку, Славу, Шуру Огуреева и Зину Круглову. Ячейка РКСМ уже их приняла, и они готовились к приемной комиссии райкома.

Миша очень волновался. Ему никак не верилось, что он станет комсомольцем. Неужели исполнится его самая сокровенная мечта? Он с тайной завистью поглядывал на комсомольцев, заполнявших коридоры и комнаты райкома. Какие веселые, непринужденные ребята! Интересно, что они испытывали, когда проходили приемную комиссию? Тоже, наверно, волновались. Но для них все это позади, а он, Миша, робко стоит перед большой, увешанной объявлениями дверью. За этой дверью заседает комиссия, и там скоро решится его судьба.

Первым вызвали Генку.

– Ну что? – кинулись к нему ребята, когда он вышел из комнаты.

– Все в порядке! – Генка молодецки сдвинул свою буденовку набок. – Ответил на все вопросы.

Он перечислил заданные ему вопросы, в том числе: какой кандидатский стаж положен для учащихся.

– Я ответил, что шесть месяцев, – сказал Генка.

– Вот и неправильно, – сказал Миша. – Год.

– Нет, шесть месяцев! – настаивал Генка. – Я так ответил, и председатель сказал, что правильно.

– Как же так, – недоумевал Миша, – я сам читал устав.

Вызвали Мишу. Он вошел в большую комнату. За одним из столов заседала комиссия. Сбоку стола сидел Коля Севостьянов. Миша робко сел на стул и с волнением ждал вопросов.

Председатель, молоденький белобрысый паренек в косоворотке и кожаной куртке, торопливо прочел Мишину анкету, поминутно вставляя слово «так»: «Поляков – так, Михаил Григорьевич – так, учащийся – так…»

– Это наш актив, – улыбнулся Коля Севостьянов, – вожатый звена и член учкома.

– Ты своих не хвали, – отрезал председатель, – сами разберемся.

Миша ответил на все вопросы. Последним был вопрос о кандидатском стаже. Миша знал, что год, но Генка… И он нерешительно сказал:

– Шесть месяцев…

– Неправильно, – сказал председатель. – год. Ладно, иди…

Из райкома ребята поспешили к Свиридову, вызвавшему их на десять часов утра, и всю дорогу Миша и Слава ругали Генку. Слава тоже неправильно ответил.

– Теперь начинай все сначала, – говорил Миша. – Всех примут, а нас нет. Позор на всю школу!

– Зато у него большие успехи по конькам! – сказал Слава. – Целые дни на катке пропадает, даже газеты в руки не берет.

Подавленный всем случившимся, Генка молчал и только яростно дышал на замерзшее стекло трамвая. Однако молчание ему не помогало. Друзья продолжали его ругать и, самое обидное, говорили о нем в третьем лице, даже не обращались к нему.

– У нас все в порядке, – передразнил Миша Генку, – знай наших! Мы сами с усами, лаптем щи хлебаем.

– Шапками закидаем, – добавил Слава.

– Он все о кладе мечтает, – не унимался Миша, – все клад и клад. Какой кладовщик нашелся!..

– Он в миллионеры метит, – добавил Слава, но более мягко. Ему, видно, стало жаль удрученного Генку.

Они доехали до большого здания, где внизу их ожидал пропуск в комнату № 203, к товарищу Свиридову.

– Что же вы, друзья, опаздываете? – строго спросил Свиридов, когда они явились к нему.

– В райкоме задержались, на приемной комиссии, – ответил Миша.

– Ого! – Свиридов поднял брови. – Поздравляю молодых комсомольцев.

Мальчики сокрушенно вздохнули.

– Что вы? – спросил Свиридов и внимательно посмотрел на них. – Что случилось?

– Провалились, – глядя в сторону, сказал Миша.

– Провалились? – удивился Свиридов. – На чем?

– На вопросе о кандидатском стаже.

– Это я виноват, – угрюмо произнес Генка.

– А на остальные вопросы как вы ответили?

– Как будто правильно.

– Что ж вы горюете? – рассмеялся Свиридов. – Из-за одного неправильного ответа вам не откажут. Кто хочет и достоин быть комсомольцем, тот им будет. Так что не огорчайтесь… А теперь, ребята, приступим к делу. Слушайте меня внимательно. Никитский упорно именует себя Сергеем Ивановичем Никольским. При этом он ссылается на ряд свидетелей, в том числе и на Филина. – Свиридов усмехнулся. – Хотя после пропажи ножен они все передрались: Филин сваливает на филателиста, филателист – на Филина. Между прочим, – он внимательно посмотрел на ребят, – свой склад они заблаговременно ликвидировали: видимо, их кто-то спугнул.

Мальчики покраснели и молча уставились в пол.

– Да, – едва заметно улыбнувшись, повторил Свиридов, – кто-то их спугнул. А сейчас будет очная ставка между каждым из вас и Никитским. Вы должны рассказать все, что знаете. На все вопросы отвечайте честно, так, как оно есть на самом деле, ничего не выдумывая. Теперь идите в соседнюю комнату и ждите. Когда надо будет, вас вызовут. Да, еще… – Свиридов вынул из ящика кортик и протянул его Мише: – Когда я спрошу, из-за чего Никитский убил Терентьева, то ты, Поляков, предъявишь кортик.

Глава 72

Очная ставка

Сначала вызвали Славу, за ним Генку и наконец Мишу.

Когда Миша вошел в комнату, за столом, кроме Свиридова, сидел еще один пожилой человек, в флотской форме, с трубкой во рту. Генка и Слава чинно сидели у стены, держа на коленях свои шапки.

У дверей, с винтовкой в руках, стоял часовой. В середине комнаты, против стола Свиридова, сидел на стуле Никитский.

Одетый в защитный френч, синие галифе и сапоги, он сидел в небрежной позе, положив ногу на ногу. Его черные волосы были аккуратно зачесаны назад.

Блестящие солнечные блики двигались по комнате.

Когда Миша вошел, Никитский бросил на него быстрый колючий взгляд. Но здесь был не Ревск и не будка обходчика. Миша смотрел прямо на Никитского. Он смотрел на Никитского и видел Полевого, избитого и окровавленного, разобранные рельсы и зеленое поле, по которому бегали кони, потерявшие всадников.

– Вы знаете этого человека? – спросил Свиридов и указал на Никитского.

– Знаю.

– Кто он такой?

– Никитский Валерий Сигизмундович, – твердо ответил Миша, продолжая смотреть на Никитского.

Никитский сидел не шевелясь.

– Расскажите подробно, откуда вы его знаете, – сказал Свиридов.

Миша рассказал о налете на Ревск, о нападении на эшелон, о складе Филина.

– Что вы на это скажете, гражданин Никитский? – спросил Свиридов.

– Я уже сказал, – спокойно ответил Никитский, – у вас есть более авторитетные показания, нежели измышления этого ребенка.