Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 46

46

– А теперь, господа, как истинные христиане, вы должны позволить осужденному на смерть последний раз помолиться. Ибо если вы лишите идущего на казнь права последнего разговора с Богом, Господь не услышит потом и ваши мольбы о помощи.

И этому совету вняли бароны. Каждому ведь хочется выглядеть порядочным и честным в собственных глазах, особенно когда творишь грязное и вовсе не богоугодное дело. Страх уже оставил палачей Тристана. Теперешнее великодушие давалось им дешевой ценою. Чего бояться, о чем беспокоиться? Кто не знает, что в эту часовню, красиво поставленную на самой круче, ведут лишь одни двери, а окна в абсиде смотрят на обрыв и морские дали.

Тристан ступил в тенистую прохладу Божьего храма и почувствовал вдруг с необычайною силой, что Всевышний здесь, рядом с ним. В прошлой жизни молиться он не умел, да и в этой не слишком усердствовал в соблюдении религиозных обрядов. При его положении он мог себе это позволить, а от прозвища «чародей» все равно уже не отмазаться. Однако сейчас ощущение присутствия Бога было настолько сильным, что, продолжая тихо шагать к алтарю, Тристан невольно проговорил вслух:

– Господи! Спаси и сохрани! Господи…

И он бы не удивился, если б навстречу ему вышел сам Иисус. Чему уж теперь удивляться? Но никто не вышел. В святилище было совсем пусто, даже мягкие шаги босых ступней гулко отдавались под сводами, и свет узкого стрельчатого окна за алтарем манил, притягивал к себе. Он вдруг понял, что просто мечтает перед смертью посмотреть на море, птиц и облака не со столба сквозь дым и ревущее пламя, а вот именно так, в одиночестве, из тиши храмовых сводов через высокое резное окно.

Свежий морской ветер мазнул ему по лицу грубоватой дружеской ладонью, словно приглашая под паруса новых странствий. «Усмешка Бога», – подумал он про себя. Но Бог, или ветер, или еще кто-то настойчиво звали его туда, на свободу. И он понял, что это не случайно, что он должен прыгнуть со стометрового (или больше?) обрыва, сорваться в голубую бездну летнего дня и погибнуть сейчас, здесь, красиво, как птица, сложившая в отчаянии крылья. Он даже не думал об Изольде, точнее, он думал о ней постоянно, а сейчас никакой особой новой мысли не возникло, потому что Изольда была в его сердце и умереть могла только вместе с ним. И он уже знал, что прыгнет непременно.

И только какая-то мелочь мешала ему, какой-то пустяк, назойливый, как тонкое зудение будильника на наручных часах. Он даже на левую руку свою посмотрел. Любимых электронных часов фирмы «Касио» на ней не обнаружилось, зато под ногами кое-что лежало.

Сверток, упакованный по всем правилам. Перепутать его было не с чем.

Ну скажите, с чем профессиональный диверсант может перепутать сложенный другим профессионалом легкий десантный парашют старого советского образца?

Ах, как красиво был описан его прыжок древним французом Берулем! Маша потом, у ночного костра в Мюррейском лесу, читала ему наизусть эти казавшиеся смешными строчки:

Ни мига не теряя зря,Несется мимо алтаряИ из окна, с отвесной кручиКидается, затем что лучшеРазбиться насмерть, чем живьемСгореть при скопище таком.Но буйный ветер налетает,Его одежду раздувает,Несет на камень плоский плавно –Спасен от смерти рыцарь славный.Скалу ту в память этой были«Прыжком Тристана» окрестили.

Особенно нравилось Тристану место про «раздутую» одежду. И еще хорошо про плоский камень. Чтоб ему, этому Бирюлькину, самому на такие «плоские» камни прыгать! Острые, зубастые обломки торчали повсюду на берегу. Любой парашютист знает, что это такое – приземлиться на каменное крошево. А еще парашютисты обычно дергают за кольцо не в ста метрах от земли и босиком, как правило, не прыгают, если, конечно, не собираются вписаться в Книгу рекордов Гиннесса.

Тристану и здесь повезло. Гиннесс остался бы доволен. Ветер дул в сторону моря, и отчаянный корнуолльский диверсант дотянул до полосы прибоя. Дотянул. И хотелось упасть, хотелось в прохладную воду окунуться, а надо было бежать. И он побежал израненными пятками по мокрому крупному песку, бежал и оглядывался, пока часовня на горе не скрылась из виду за массивным утесом. И… тут же почти упал под лошадь. Лошадь узнала его. Большой, сильный, добрый и надежный, как собственная правая рука, оруженосец Курнебрал, усмехаясь в бороду, протягивал ему широкую ладонь.

– Как ты узнал, что я буду здесь?

– Служба такая, мой господин. Да и люди добрые подсказали. А что за странное одеяние тащишь ты за собою по песку, Тристан?

– А, пустяковина, – отмахнулся Тристан, но видя, что оруженосец внимательно разглядывает стропы и спутанный ком парашютного шелка, счел необходимым пояснить: – Это специальная рубашка для прыжков с большой высоты. Изобрел весною от скуки, когда в сторожевом домике куковал.

– Доброе изобретение, – похвалил Курнебрал. – Хотел бы и я с его помощью полетать, как птица небесная.

– О нет, мой друг, – разочаровал его Тристан. – Нельзя так искушать судьбу. Когда я был там, наверху в часовне, Бог велел мне сжечь крылатую рубашку, если останусь жив. Ибо человек – не птица, не пристало ему летать. Гордыня это.

– Что ж, как скажешь, сэр, разведем костер и сожгем.

При слове «костер» Тристан вздрогнул и быстро спросил, едва не заикаясь:

– А… а Изольда?!

– Все будет в порядке, сэр Тристан. Она жива. Мы едем сейчас к лесу. Я там припрятал одежду и оружие для тебя. Мы устроим засаду, и ты освободишь ее.

– От кого же? – поинтересовался Тристан деловито.

– А вот от кого…

Будинас первым прискакал на площадь, уж больно конь его был славен быстроногостью и осанкой. Королевский гонец отстал, и потом его уже никто не собирался слушать.

– Люди добрые! – закричал Будинас. – Слушайте все! Истинную правду расскажу вам. Тристан бежал из-под стражи и остался жив. Тристан вернется сюда. Ты слышишь, король Марк? Я долго был верным твоим вассалом и сенешалем у тебя служил. Я вправе сегодня дать тебе совет. Не казни Изольду! Ты видишь, сам Господь наш, рожденный Пресвятою Девой, восстает против тебя, против решения твоего о жестоком смертоубийстве. Бог накажет тебя за это неправое дело. Изольда ни в чем не созналась, и доказательств у тебя нет. Значит, она неповинна. И людская молва не на твоей стороне, король. А бароны, подбившие тебя на эту казнь, разве о тебе, Марк, думают они сегодня?! Они с Тристаном и королевой счеты сводят. Помилуй Белокурую Изольду, пока не поздно, Марк, и тебя будут вспоминать в веках добрым словом.

Мрачнее тучи сделался Марк, слушая Будинаса. Потемнело лицо его, наливаясь кровью. И молчал король, словно отравленный кусок застрял у него в горле – не проглотить, не выплюнуть.

– Не боишься ты Божьей кары, Марк. Понимаю: уже не боишься. Потому как свет тебе не мил, ни земной, ни небесный. Видно, сильно застит твой взор ревность и злоба. Не дорожишь ты грешной душой своей, так подумай о бренном теле. ТРИСТАН ЖИВ! Ты не понял, Марк? Он не простит тебе смерти Изольды, которую, рискуя жизнью своей, добыл для тебя же в бою. Не сносить тебе головы, Марк, если поднимешь руку на молодую жену. Ох, не сносить!

От речей таких совсем ополоумел король Марк и взревел на всю площадь:

– Вон отсюда, Будинас!!! Или я велю тебя сжечь вместе с нею. Пока еще я – король Корнуолла и не позволю никому указывать мне! Римский Закон велит казнить неверных жен, и Изольда примет сегодня смерть из рук моих. Приступайте! А до Тристана мы позже доберемся!

– Римский Закон велит нам любить всех людей, ибо они братья наши во Христе, – тихо проговорил Будинас и пришпорил своего жеребца, дабы не видеть, как языки жаркого пламени из самой гущи терновника обнимут хрупкое тело прекрасной королевы.