Спроси у Ясеня - Скаландис Ант - Страница 54

Эта была очень странная любовь, замешанная на крови, сухом песке и пороховом дыме, но нам было хорошо вдвоем. А потом Матвея в составе взвода спецназа бросили на особо важное задание. И я сказала, что пойду вместе с ним. Этого нельзя было делать, но он взял меня с собой. Дело было в Панджшере, в так называемую "летнюю кампанию 85-го года", которая, как уверял потом генерал Громов, прошла для нас в целом успешно. Правда, Ахмад Шах Масуд с не меньшими основаниями считал, что эта компания завершилась успешно и для его армии. А впрочем, разве это главное?

Главное, что наш взвод, особый взвод старлея Полушкина попал тогда в окружение. И двенадцать дней мы искали выход к своим, прячась по ущельям и поневоле вступая в перестрелки. И когда нас подобрали случайно прорвавшиеся во вражеский тыл братья-десантники из 103-ей "грачевской" дивизии, мы уже тридцать два часа были без воды, и только трое из нас еще могли стрелять: Василий из Ташкента, Ата из Чарджоу и я. Нет, я не хвастаюсь, просто так было на самом деле. А всего нас осталось в живых шестеро из двадцати двух. Матвей тоже погиб. Так что наказывать оказалось некого за мое участие в операции. И полковник Катышев от греха подальше просто подготовил приказ о переводе меня из медсанбата обратно в стационар, сначала в Кандагаре, а потом поближе к Союзу – в Пули-Хумри. А мне уже было все равно. Точнее, не совсем так, я хотела мстить, теперь уже за Матвея. Но кто б меня пустил опять на передовую. Я это понимала и безропотно смирилась со всеми новыми назначениями.

Правда, в Кандагаре совершила шесть боевых вылетов на МИ-24, заменив собою поначалу заболевшего гепатитом пулеметчика. А потом мое участие в операциях стало уже просто традицией. Командованию об этом не сообщали. Пилоты из вертолетной эскадрильи просто балдели от Анки-пулеметчицы (такую они мне дали кликуху) и готовы были пожертвовать своими погонами лишь бы летать вместе со мной.

Да, я искала приключений на этой войне, а кто ищет, как поется в песне, тот всегда найдет. И я их находила. Раз десять я была на волосок от смерти, но пули не трогали меня, словно заговоренную. Раз пять я была на грани вылета из Ограниченного контингента за свои нарушения, но во-первых, начальство не могло не признать что медсестра-то я классная, а во-вторых, я чувствовала, хоть они и не говорили этого – всем старшим офицерам, вплоть до командующих частями и начальников штабов, импонировали мои авантюрные наклонности и неистовый боевой дух. Ведь героями в Афгане как раз и становились такие вот чокнутые, которые приезжали по принуждению или сдуру, а оставались надолго, потому что влюблялись в войну.

Это был совершенно сюрной кошмар. Афган затягивал. Там было страшно, душно, противно, безумно тяжело, но оттуда не хотелось уезжать, уезжать оттуда, пока все не кончилось, казалось немыслимым, диким. И это не только мне, это многим, я знаю, правда…

Но вот настал этот день, когда я получила приказ двигаться вместе с колонной на север, сопровождать раненых в Союз. Такое уже бывало. Обычно мы доезжали до Ташкургана или Хайротана, где передавали колонну под охрану встречающего нас подразделения и двигались назад небольшой мобильной группой – четыре-шесть бэтээров. На этот раз все получилось не как обычно. В районе Южного Саланга нашу колонну обстреляли и окружили. Ребята почему-то говорили, что это отряды Хекматияра, хотя вообще-то Саланг всю дорогу контролировал все тот же Масуд. Если честно, мне было наплевать кому мстить за Матвея. Тем более теперь.

Да, для раненых и для незнакомых мне попутчиков-офицеров я была просто списанной медсестричкой (уже в дороге узнала, что назначение мне – домой, в Союз), но очень скоро они поняли, кто я на самом деле. Когда в нашей машине убили автоматчика из роты сопровождения, я подобрала его оружие и высадила три рожка в наступавших, а потом уже во время нашей атаки, долбила из РПГ (Господи, откуда взялся этот гранотомет?) по боевым машинам духов. Мы прорвались тогда к знаменитому трехкилометровому тоннелю на перевале, и вышли к своим с минимальными потерями почти в назначенный срок, и майор, командовавший колонной (не помню его фамилию) даже представлял меня к какому-то ордену, но уже в Термезе (это наш узбекский городок на границе) я брякнула что-то лишнее, что-то не вполне цензурное об интернациональном долге, об афганоидах, о партии и правительстве, в общем что-то совсем неуместное по тем временам брякнула я важному московскому полковнику, и орден не состоялся. Да и насрать на него, на этот орден, я бы сейчас, пожалуй, и носить его не стала – высокую награду за кровавую бойню, устроенную преступным режимом… Разве в этом было дело? Разве Матвей погиб ради ордена? А ради чего вообще погиб Матвей и еще почти пятнадцать тысяч человек? Ради чего?..

Долго искала я по всем универмагам и валюткам Москвы подходящую краску, чтобы замазать седые пряди на этой бесстыдно рыжей шевелюре…

А над Тверской, тогда еще улицей Горького, кружились легкие пушистые снежинки, в витринах сверкали серебряные елки и разноцветные шарики, жратвы в обычных магазинах, как всегда не было, но оптимистичные "совки" получали на предприятиях праздничные заказы с сухой колбасой, икрой и красной рыбой, и торжественно готовились к встрече очередного, совсем не нового Нового Года. Правда уже прозвучало с самой высокой трибуны слово "перестройка", еще не всем понятное, но кто-то уже действительно ждал нового, чувствовал это новое, предвидел. Вот только у нас в Афгане никакой перестройки не было, и Горбачев нам казался просто очередным черненкой.

Это строчка из стихотворения Ясеня. Как-нибудь я прочту его тебе. Сейчас? Ну, хорошо, только чуть попозже, ладно? Сначала дорасскажу эту печальную историю. Ведь тогда еще не было в моей жизни никакого Ясеня, просто мое настроение в том декабре уж слишком было созвучно его настроению за два года до этого, когда он и написал свое "Новогоднее-84"…

Деньги кончались быстро. Тем более, что я привыкла тратить их широко. Костя был в Японии. Виталий Иваныч с работой помочь отказался. Квартировалась я у Машкиного брата, и он мне прямо сказал, что в феврале, самое позднее в марте – от ворот поворот. Словом, жила я, как на вокзале, с той лишь разницей, что у меня даже чемоданов не было и билетов, и куда ехать я не представляла. Полная неопределенность. При наличии одной профессии (медсестра) и двух званий (старший сержант и мастер спорта международного класса). Да, еще английский язык (с примесью немецкого, дари и пушту) и черный пояс карате. Но это уже вообще не пришей кобыле хвост. И куда же я пошла со всем этим, как ты думаешь? Догадаться нетрудно. Ведь главная цель оставалась прежней – найти Машкиного убийцу.

Я пошла в КГБ. Прямо на Лубянку. Точнее, на Кузнецкий мост, туда, где принимали круглосуточно, туда, где каждый советский человек мог реализовать свое главное и священное право – право на донос. Владимира Резуна, то бишь Виктора Суворова я тогда еще не читала (его тогда еще никто не читал в этой стране) и не знала, что попроситься на работу в КГБ очень просто, а поступить туда с улицы практически невозможно. Выслушали меня внимательно, потом тщательно проверили все сведения, вызвали еще раз, подивились на мою невиданную судьбу, за что сажать – не придумали и психически больной не сочли, слава Богу. Но от помощи вежливо отказались. И я почувствовала: не потому, что вообще не берут они с улицы, а потому, что чутье у них на врагов. Поняли, гады, что хочу пролезть в их логово не во имя безопасности социалистического отечества, а во имя своих, тайных и совсем не разделяемых ими целей. Почуяли это и отстранили меня, не грубо, но твердо. И только один майор, прощаясь, объяснил доверительно и ласково:

– Ах, наивная вы девушка, да разве так нужно приходить в нашу организацию! Подумайте, если вы действительно хотите здесь работать. Есть другой, гораздо более надежный способ для таких, как вы. Потолкайтесь как-нибудь вечерком на пятачке между "Националем" и "Интуристом", поговорите с тамошними девочками, они вам все расскажут. Желаю удачи.