Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 55

— Да, какое же? — тоже заинтересовался Жоголь.

— Глеб, вы, кажется, историк, — посмотрел на Ярцева Решилин. — Наверное, можете рассказать подробнее моего.

Взоры всех обратились на Глеба.

— В общем, это для учёных до сих пор загадка, — немного робея, начал он. — Видите ли, ещё с двенадцатого века в Успенском соборе Владимира пребывала чудотворная икона. Очень почитаемая святыня Северо-Восточной Руси. Называлась она Владимирская богоматерь. И вот в тысяча триста девяносто пятом году, когда над Москвой нависла смертельная угроза — на престольную в это время надвигались орды Тамерлана, — великий князь Московский по совету митрополита Киприана решил перенести икону в столицу. Заметьте, враг уже захватил Елец… И как только Владимирскую богоматерь доставили в Москву, Тамерлан ни с того ни с сего вдруг повернул назад и ушёл в степи. Понимаете, без всякой объяснимой причины! Для историков во всяком случае.

— Почему же необъяснимой, — слегка улыбнулся Феодот Несторович. — Святая Мария всегда почиталась как заступница русского народа. Так и говорили тогда — крепкая в бранях христианскому роду помощница…

Ярцев хотел было возразить, что скорее всего поведение Тамерлана объяснялось куда более прозаически — например, болезни, падеж лошадей или смута, да мало ли что ещё — просто об этом не имелось пока документов и свидетельств. Но не решился.

Да и всеобщее внимание переключилось на подошедшего Алика. Блюдо с шампурами, на которых ещё шипело с румяной корочкой мясо, исходящее немыслимым ароматом, водрузили на середину стола.

Первый бокал подняли за Еремеева, что тот воспринял как должное. А похвалу Алик действительно заслужил: шашлык был нежный, сочный, прямо губами можно было жевать.

Ярцев отметил, что Тимофей Карпович не сел за общий стол, продолжая возиться у очага. Что касается Ольги — она все время была на ногах: то хлеба подрежет, то поднесёт ещё из дома овощей, на которые напирали гости, то, убрав использованные бумажные салфетки, положит новые. Освободившиеся шампуры она мыла в тазике, а Еремеев тут же насаживал новую порцию мяса.

Глеб почувствовал, что тяжелеет, грузнеет от сытной еды. Да и вино действовало расслабляюще. Впрочем, остальных тоже, видимо, разморило. Феодот Несторович и Пётр Мартынович ударились в воспоминания.

— Трудные времена выпали на вашу юность, ой нелёгкие, — качал головой Пётр Мартынович. — Послевоенная разруха…

— Знаете, теперь трудности как-то забылись, осталось только светлое, — с ностальгической грустью произнёс хозяин. — Иной раз думаю: самые лучшие годы жизни…

— Вот-вот, молодость! Ей все нипочём! Смотрел я на вас, худых, в заплатанных штанах, и так вас жалко было. Вспоминаю дни, когда выдавали месячный паёк… Вот праздник был! Не забыли?

— Ещё бы! У меня до сих пор во рту вкус того чёрного хлеба с мякиной, яблочного повидла. А уж омлет из американского яичного порошка! Деликатес! Дня три стоял пир, а потом снова впроголодь. И ничего! Радовались жизни, с девчонками в кино, на танцы бегали. Вот с одёжкой была сущая беда. Но голь, как говорится, на выдумки хитра. Недостающие детали одежды дорисовывали прямо на голом теле. Хорошо художники. Получалось очень даже натурально: носки, тельняшка… Правда, завхоз страшно ругался, что краски изводим, не хватало для занятий.

— Только ли красок! Холсты и кисти — тоже проблема. А какая была тяга к учёбе! — продолжал Пётр Мартынович. — С практики привозили по двести — триста этюдов. Не то что теперь! У нынешних студентов художественных институтов всего завались. Даже такие фломастеры, которыми в самый лютый мороз писать можно… А почему-то двадцать — тридцать этюдов за практику считается пределом.

Их беседу прервал зуммер. Глеб удивлённо огляделся: откуда? Тут Решилин взял со стула телефонную трубку… без проводов, но с антенной. Это ещё больше заинтриговало Ярцева. За столом все притихли.

Глеб, распираемый любопытством, спросил Вику, что это за электронная диковина.

— Никогда не видел? — удивилась девушка.

— Откуда?

— Феодоту Несторовичу привёз один почитатель — японец. Действует в радиусе не то двухсот, не то пятисот метров от аппарата.

— А можно такой достать?

— В Москве все можно, — улыбнулась Вербицкая.

Решилин закончил разговор, и тут подоспела вторая порция шашлыка.

— Оленька, если не сядешь с нами, тут же поднимемся и уедем! — с шутливой серьёзностью пригрозил Жоголь.

Хозяйка стала отнекиваться, но Леонид Анисимович чуть ли не силком усадил её рядом с собой, положил на тарелку овощей, выбрал лучший шампур с шашлыком и налил вина.

— Штрафняк, — сказал он с улыбкой. — До дна.

— Тогда, за вас, — выпила Ольга.

Она поинтересовалась, что слышно о бывшем директоре гастронома, которого недавно арестовали.

— Все ещё идёт следствие, — ответил Жоголь.

— А новый навёл порядок?

— Цареградский? — Жоголь зло усмехнулся. — Наве-ел!.. Одного хапугу посадили, другого поставили, ещё похлеще.

— Батюшки! — всплеснула руками Ольга. — Неужто?.. А в «Вечерке» на прошлой неделе его статья была. Цареградский прямо громы и молнии мечет на головы взяточников и расхитителей!

— Клюнула, значит? — покачал головой Леонид Анисимович. — Впрочем, не только ты. Знаешь, где он до этого работал? В Минторге, заместителем начальника главка.

— По шапке дали, что ли?

— Ход конём! Заявил, что готов возглавить любой проворовавшийся магазин! Обязуется, мол, сделать из него образцовое предприятие? Тоже мне, новая Гаганова выискалась! Короче, назначили с помпой. Хотели прежний его оклад сохранить, нет, отказался. Эксперимент, говорит, должен быть чистым. Опять же на свой политический капитал работал! Более того, сам, представляете, сам директор гастронома простоял одну смену за прилавком! Личный, так сказать, пример. И ещё просил не афишировать свой, так сказать, подвиг. И ведь верно рассчитал — подхалимы, естественно, растрезвонили повсюду. Через несколько дней бац — съёмочная группа с телевидения! Интервью и так далее… Не смотрели?

— Нет, — ответила Ольга.

— Зато теперь стрижёт купоны без зазрения совести.

— В каком смысле?

— Обложил данью заведующих секциями, а те — продавцов. — Жоголь с усмешкой посмотрел в сторону Глеба. — Как когда-то завоёванные страны.

— Так ведь и прежнего вашего директора за это посадили, — сказала Ольга.

— Тот неумно работал. Брал сам, а то, что собирал, почти все отдавал.

— Кому? — не унималась хозяйка.

— Кому… Наверх, ОБХСС, ревизорам, грузчикам да шофёрам. Себе оставлял, можно сказать, рубли. А Цареградский почти весь навар кладёт в свой карман. И поборами занимается не лично, а через своего «шестёрку» — старшего товароведа Ляхова. Прежнего-то новый директор уволил. С Ляховым Цареградский ещё со студенческих лет вась-вась, в одной группе в институте учились.

— Значит, директор берет взятки с завсекциями, — загибал пальцы Пётр Мартынович, — те — с продавцов… А продавцы?

— С покупателей, дорогой мой, с вас, откуда же ещё! — ответил Леонид Анисимович. — Обсчёт, обвес…

— Но каким образом? Я вчера покупал в универсаме колбасу: электроника. Вес — до грамма, цена — до копейки.

— Э-э, — протянул с улыбкой Жоголь. — Техника в руках человека! Вон в одном московском ресторане поставили финскую электронную кассовую систему. И что вы думаете? Её быстренько вывели из строя.

— Не знаю, не знаю, — бормотал Пётр Мартынович в замешательстве. — Видеть, что творится, и…

— Дорогой Пётр Мартынович, попробуйте залезть в мою шкуру, — обиделся замдиректора гастронома. — Ну пойду в управление, в министерство, скажу: Цареградский — взяточник! Там, естественно, спросят: где доказательства? Никто же не признается! А мне ещё и аукнется: порочу передового директора! Разве не так?

— Неужто нет других способов?

— Писать анонимки? Не в моем характере. Если я имею что сказать, то делаю это в открытую. Хотя на меня и смотрит кое-кто: взяток не беру, продукты не ворую. Белой вороной считают.