Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 57

— Как просто и в то же время буквально раздирает душу! — с волнением произнёс Пётр Мартынович. — Нет, вы посмотрите на скорбную фигуру коня! Удивительно! Передать невероятное горе через животное! Слов нет, честное слово! А какая тонкая прорисовочка! А цветовое решение!

— Эх, где бы взять миллион? — со вздохом сказал Жоголь. — Ей-богу, отдал бы не задумываясь.

— И вы, значит, покорены? — радостно повернулся к нему Пётр Мартынович.

— Спрашиваете! Смотрел бы и смотрел. — Жоголь снова вздохнул. — Все прошу Феодота Несторовича, чтобы он уступил мне эту картину. Я даже готов машину продать.

— Лёня, сам знаешь, пустые разговоры, — сказал художник, комкая в руках бороду и думая, видимо, о чем-то своём. — Дело не в деньгах… Я не продам её никогда и никому!

— Знаю, знаю, — улыбнулся Жоголь. — Хоть это отрадно.

— Эх, жаль, что вы не пишете портреты наших знаменитых современников,

— заметил Пётр Мартынович.

— Портреты? — удивился Решилин. — Зачем?

— Так здорово схватываете человеческую сущность! Какие лица! За каждым

— глубокий характер, яркая индивидуальность!

— Нет-нет, — замотал головой художник. — Давно пройденный этап. Пусть уж Илюша Глазунов, у него это выходит. И потом, я согласен с Пабло Пикассо, что фотография в некоторых случаях может выразить лучше, чем живопись. Тем более сейчас есть отличные фотомастера. Техника у них — будь здоров! Им, как говорится, и карты в руки — запечатлевать конкретного человека, конкретный момент, знатных людей, великие стройки. Кстати, это освободило бы художников от сиюминутного, преходящего. Согласитесь, истинная цель творца — вечность, душа, бог!

Пётр Мартынович поспешил согласиться. И вообще он, что называется, смотрел Решилину в рот, ловя каждое его слово.

— Как жаль, что времени уже нет, — расстроился Пётр Мартынович, поглядев на часы. — В полшестого как штык должен быть в министерстве.

— Сто раз успеем, — успокоил его Жоголь.

— Представляете, никак не могу встретиться со старшим инспектором управления, — поделился своими заботами Пётр Мартынович. — То он на заседании, то на совещании комиссии. Кошмар! А у нас строители без дела сидят…

— Обратитесь прямо к Регвольду Тарасовичу, — посоветовал Леонид Анисимович.

— К замминистра?! — округлил глаза Пётр Мартынович. — Бог с вами! Только чтобы записаться к нему на приём, нужно неделю обивать пороги! А у меня завтра кончается командировка.

— Хотите, он примет вас сегодня же? — спросил Жоголь.

— Шутите? — буквально оторопел бывший учитель Решилина.

— Не волнуйтесь, — заверил его Феодот Несторович. — Если Леонид обещает, значит, сделает.

— Не знаю даже, как благодарить! — горячо произнёс Пётр Мартынович, а когда двинулись к дверям, он, оборачиваясь на картины, сказал восхищённо: — Я так рад, так рад, словно вдохнул чистого, целительного воздуха! Нет, не умерло наше истинное русское искусство! Феодот Несторович, вы просто обязаны иметь последователей! Каждый великий мастер должен быть окружён учениками. Чтобы не иссяк божественный поток…

— Слава богу, есть кому передать эстафету, — ответил Решилин. — За двоих-троих я ручаюсь. Вот, кстати, папаша одного из них, — похлопал он по плечу Жоголя. — Правда, Михаил давно у меня не был…

— Как давно? — удивился Леонид Анисимович.

— Месяца полтора не появлялся.

— Полтора?! — Жоголь даже остановился. — Не может быть!

Он переменился в лице. И это все заметили.

— Да-да, — подтвердил художник. — Остальные приезжают регулярно. Я хотел тебе позвонить, но подумал, что неудобно…

— Зря! Надо было позвонить! Понимаешь, Михаил куда-то периодически исчезает. Как-то отсутствовал несколько дней. Каждый раз говорит, что едет к учителю… Но ведь учитель у него один — ты! Значит, врёт? — Леонид Анисимович был в явной растерянности.

— Может, Мишу потянуло на современную живопись? Это не страшно. Надо переболеть модными течениями, — ободрил Жоголя Решилин. — Это — как детская болезнь, никого не минует. Я тоже когда-то…

— Нет-нет, я должен разобраться! — перебил художника Жоголь. — Ох, не нравится мне его болезнь. — Он покачал головой. — Миша последнее время ведёт себя как-то странно. И дружки новые появились, извините, чокнутые несколько. Представляешь, завалились однажды вчетвером среди ночи. Заросшие, в невообразимых лохмотьях. Девчонка с ними — тоже вся обтрёпанная, напялила на себя три свитера, один на другой. И на всех какие-то медальончики, погремушки, амулеты… Жена стала хлопотать, покормила их, предложила помыться в ванне, постели приготовила. А они улеглись на кухне, прямо на полу. Я потом спросил Михаила: кто такие? Сказал, что знакомые. И все.

— Современная молодёжь, — сказал сочувственно Пётр Мартынович. — Забот у них настоящих нет, вот и куражатся. Выдумывают идолов. То в хиппи играют, то в панков…

— Ладно, выясню, — как бы подбил черту Жоголь, которому обсуждать поведение сына при посторонних, по-видимому, не хотелось.

Пока Леонид Анисимович звонил в министерство, а Решилин что-то обсуждал со своим бывшим учителем, Глеб и Вика последний раз подошли к воде.

Небо затягивало тучами, набегал ветерок, от которого водохранилище покрылось рябью, приобретая мутно-серый оттенок.

— Странно, — проговорил Ярцев, — Феодот Несторович, как я понял, напрочь отрицает современную живопись. А я, знаешь, вспомнил… Как-то смотрел в библиотеке старые «Огоньки», пятидесятых — шестидесятых годов, и увидел его картину на развороте — целина, трактора… Может, ошибаюсь?

— Нет, — улыбнулась Вика, — не ошибаешься. Было, Глеб. Когда сняли запрет с Пикассо, Гуттузо, Леже, он ударился, как и многие, в модернизм. Но ненадолго. Стал писать рабочих у станка, доярок, передовиков и так далее.

— По убеждению? — усмехнулся Глеб.

— Не знаю, — пожала плечами Вербицкая. — Во всяком случае, довольно быстро пошёл в гору. Получил звание заслуженного художника, одна за одной персональные выставки, крупные заказы. А потом… Потом, говорит, озарило. Как увидел работы Рублёва — словно мир перевернулся. С головой ушёл в древнерусское искусство, иконопись. Объездил весь север России, Псковщину, Новгородчину, Суздальщину, Владимирщину… Словом, где русский дух, где Русью пахнет. Ну а Рублёв стал для Решилина — все! Бог и учитель! Установка у Феодота Несторовича такая: дописать то, что не дописал в своё время Андрей Рублёв! — Вика вдруг подозрительно посмотрела на Ярцева. — Скажи прямо, не нравится?

— С чего ты взяла? — удивился Глеб. — Нравится. Честное слово!

— Конечно, его можно принимать или нет — дело вкуса. Но что талантлив

— бесспорно! А врагов у него хватает. И скорее не из-за творческих убеждений. Завидуют. Ещё бы! Иностранцы-коллекционеры, когда приезжают, прежде всего к кому — к Решилину! За его «Прощание с воином», ну, что вам всем понравилась, знаешь, сколько предлагают?

— Интересно?

— Сто тысяч долларов!

Ярцев присвистнул:

— Что же он её не продаст?

— Сам слышал: ту картину — никому и никогда! Но другие продаёт. А вообще-то в частные коллекции за границу ушло много работ Решилина.

— Разве это можно? — удивился Глеб. — Продавать за рубеж, да ещё в частные руки? Это же достояние наше.

— Конечно. Но все делается официально, через ВААП, то есть Всесоюзное агентство по охране авторских прав.

— И как он не боится держать на даче картины? Одна икона одиннадцатого века чего стоит!

— Не заберутся воры, не волнуйся! Ты на собак его посмотри!

— Да, сторожа отменные! — согласился Ярцев. — С телёнка.

— И потом, электронная система сигнализации. Мышь проникнет в дом — сирена на десять километров завоет.

Их позвали. Пробираясь сквозь заросли кустарника, Глеб спросил:

— А где те его работы — передовые рабочие, колхозники?

— Сжёг! — тихо сказала Вика. — Даже купленные и подаренные снова выкупил, вернул — и в огонь. Только ты… — Она приложила палец к губам. — Никому!

Глеб понимающе кивнул.