Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 74

— Ну, старик, — засмеялась Вика, — спутать индюка с индюшкой…

— То-то, я гляжу, странная индюшка, — смутился Ярцев.

Вика спохватилась: пора было двигаться в Москву. Да и Глеб тоже спешил. Он договорился в ту ночь, когда бродил с Великановым, поехать с ним на дачу к Алику Еремееву. Киноартист, оказывается, был хорошо знаком с начинающим поэтом.

Вера Марковна огорчилась, что гости не смогут остаться подольше: она затеяла пироги.

Юрий Васильевич проводил Глеба и Вику до участка Вербицких.

— А где Григорий Петрович? — спросила Виктория.

— Уехал, — ответила Татьяна Яковлевна.

— Так быстро?

— На твоего отца ни с того ни с сего напустился, — поджала губы Вербицкая-старшая.

— Больно учёный, — сердито подхватил подошедший Николай Николаевич. — Сейчас все в умники лезут! Газет начитались! Им лишь бы покритиканствовать! Тоже мне, ниспровергатели! Хотят в мгновение ока рай на земле создать. Посмотрим, что из этого получится.

— Ладно, Коля, не нервничай, — успокаивала его жена. — Тебе оправдываться, а тем более стыдиться нечего. Ты своё отпахал. Дай бог, чтобы все так горели на работе!

Вербицкий ещё немного поворчал, но скорее для проформы. Слова Татьяны Яковлевны подействовали на него как лекарство. Он нарвал цветов, овощей и зелени для дочери, сердечно простился с Глебом, попросив его не забывать их, стариков.

Когда Вика с Ярцевым отъехали, они долго махали им вслед.

По дороге в Москву говорили мало. Каждый думал о своём. Виктория подвезла Глеба к памятнику Юрию Долгорукому, где они и расстались до вечера. Вербицкая пообещала приехать на вокзал проститься.

Артист опоздал на целых полчаса. Глеб уже подумал, что тот не придёт, но тут возле Ярцева остановилось такси.

— Привет! — распахнул дверцу Великанов. — Садись!

Облегчённо вздохнув, Глеб плюхнулся на заднее сиденье рядом с киноартистом, и машина тронулась.

— А я тебе все утро названивал в гостиницу, хотел предупредить, что задержусь, — вместо оправдания сказал Великанов.

— Ничего, бывает.

— Понимаешь, неожиданно вызвали на пересъёмку, — продолжал Великанов.

— Только что закончили.

— Значит, мы сейчас на электричку? — спросил Ярцев.

— Зачем, прямо до места, — откинувшись на спинку, небрежно сказал Великанов.

— И далеко нам? Я ведь ещё плохо ориентируюсь.

— Не очень. Под Звенигородом. Я шефу уже сказал, — кивнул на водителя Великанов.

Тот повернулся к ним и радостно сообщил:

— Довезу как надо, мужики!

Всем своим видом он давал понять, что считает за честь везти знаменитого киноартиста.

— Отдыхать на даче у Алика — одно удовольствие! — закатил глаза артист. — Ты у него бывал?

— Нет, — ответил Глеб. — Я же тебе говорил: дела, диссертация… Это же мой хлеб!

— Что даёт тебе твоя наука! — отмахнулся киноартист. — Если бы я жил лишь на то, что получаю в театре и кино…

Всю дорогу Великанов говорил о том, что актёрский труд оплачивается несправедливо. И когда такси остановилось возле дачи Еремеева, Ярцев, наслушавшись жалоб Великанова, хотел оплатить проезд сам.

— Ни в коем случае! — отвёл его руку артист и, дав шофёру несколько купюр, сдачу не взял.

Дачный участок был огромный. Особенно это бросалось в глаза после крохотных шести соток Вербицкого. Да и сама дача тоже производила впечатление: солидный двухэтажный дом с эркерами и застеклённой верандой. Старомодное строение, видимо, было сработано ещё до войны.

— Вот строили, правда? — заметил Великанов. — В таком доме чувствуешь себя человеком!

— Не ожидал, что у Алика такая дача, — признался Ярцев.

— У его жены дед был академик, — пояснил артист, заходя во двор. — И вообще здесь кругом дачи знаменитых учёных.

Во дворе стояли «Жигули»-шестёрка и чёрный приземистый «ситроен», похожий на хищное чудовище.

— Ба! — провёл рукой по его лакированному капоту Великанов. — Наш Феофан Грек тоже здесь.

— Кто? — не понял Глеб.

— Решилин. Художник.

— Феодот Несторович? Мы знакомы, — сказал Ярцев.

И тут они увидели самого живописца. Он о чем-то разговаривал с невероятно толстым человеком. Решилин был в светлых хлопчатобумажных брюках и косоворотке, подпоясанной шнурком с кистями.

— Играет под Толстого, — шепнул на ухо Глебу Великанов.

Не успели они поздороваться с художником, как к даче подъехала белая «Волга». Водитель вышел из машины, открыл ворота, заехал на участок. И тут Ярцев увидел, как из автомобиля вместе с шофёром вышел Скворцов-Шанявский.

— О, кого я вижу! — кажется, искренне обрадовался профессор, подходя к Глебу.

Они обнялись как старые друзья. Валерий Платонович, оказывается, был знаком со всеми. А с толстяком, насколько понял Ярцев, был в особенно близких отношениях и звал его Стёпа (полное имя мужчины было Степан Архипович).

Из-за дома появился наконец Алик Еремеев.

— Прошу всех в баньку! — сказал он торжественно, поздоровавшись с вновь приехавшими.

— А как же Леонид Анисимович? — спросил профессор. — Он говорил, что будет непременно.

— Семеро одного не ждут, — заметил Решилин.

— Подъедет, подъедет, — успокоил всех Алик.

Все двинулись за ним. Скворцов-Шанявский и Глеб шли последними.

— Как живёшь, что новенького? — спросил профессор.

— В двух словах не расскажешь. По-разному.

— Да, да, — кивнул Валерий Платонович, и его лицо погрустнело. — Слышал, брат, о твоём горе. Прими соболезнования.

Баня располагалась в углу участка. Возле неё был крохотный цементированный прудик. Из бани вышел глухонемой муж родственницы Решилина и жестами что-то показал Еремееву.

— Спасибо, спасибо, Тимофей Карпович, — поблагодарил Алик.

В предбаннике пахло распаренным деревом. Все ввалились в раздевалку. За ней была чайная.

Вдоль одной её стены располагался встроенный шкаф. Посреди комнаты стоял деревянный стол со скамьями. На нем — самовар в окружении чашек. Был тут и холодильник.

Алик нажал какую-то кнопку. Откуда-то с потолка и боков загремели невидимые динамики. Певец хриплым голосом — под Высоцкого запел:

Девушек любить, с деньгами надо быть, А с деньгами быть, значит, вором…

— Ну, предпочитаете русскую баньку или сауну? — обратился к гостям Алик. — Готовы обе.

— Конечно, русскую, — сказал Решилин, все так же окая. — Тимофей в этом деле толк знает.

Возражать никто не стал. Хозяин выдал каждому комплект для бани — чистую простынь, огромное махровое полотенце, в которое можно было завернуться с ног до головы, и полотенце поменьше.

Когда Степан Архипович взял в руки полотенце-гигант, Скворцов-Шанявский, не удержавшись, сострил:

— Да, Стёпа, тебе оно, конечно, маловато. Могу одолжить «облепиховому королю» ещё и своё.

— Боишься, что король будет голый? — усмехнулся толстяк.

— Э, нет, брат, ты у нас весь в броне, — со смехом продолжал профессор. — Из купюр.

— Завидуешь? — Степан Архипович разделся, обнажив свои непомерные телеса.

— Скорее — уважаю, — серьёзно сказал Скворцов-Шанявский и обратился ко всем: — Представляете, был я недавно в командировке. Сунулся в гостиницу — мест конечно же нет. И каким образом, вы думаете, мне удалось заполучить номер?

— За соответствующую купюру, вложенную в паспорт? — высказал предположение Великанов.

— Нет.

— Флакон французских духов? — выдвинул свою версию Глеб.

— Эка невидаль! — хмыкнул профессор. — Ладно, не буду дальше интриговать. За бутылку облепихового масла! Тут же выделили «люкс»! Спасибо, Стёпа надоумил и снабдил поллитровкой столь дефицитного продукта.

— Так вы можете достать? — вдруг загорелся Алик, обращаясь к толстяку.

— Сколько надо? — охотно откликнулся тот.

— Не знаю… Ну, бутылку-две, — сказал Еремеев. — Для сынишки. Врачи рекомендуют.

— Милый, — засмеялся Скворцов-Шанявский, — Степан Архипович ворочает тоннами! Причём маслице отменное! Частник делает.

— Вам, Алик, я презентую троечку бутылок. Качество гарантирую. Потому как отдельные типы мухлюют, подмешивают всякую дрянь, — сказал Степан Архипович.