Очарованный принц - Соловьев Леонид Васильевич - Страница 71

На обратном пути вор сказал:

– Я думал, эта девушка ангельской красоты. А на самом деле – ничего особенного. Ей до Арзи-биби, например, далеко.

– Вспомни Саади: «Чтобы понять всю красоту Лейлы, надо смотреть на нее глазами Меджнуна», – ответил Ходжа Насреддин.

В хибарке он дал вору пяток лепешек, старое одеяло, кумган:

– Ты найдешь обиталище для себя где-нибудь неподалеку. Никто не должен тебя видеть и даже подозревать о твоем пребывании в Чораке. Пищу будешь получать от меня, и только по почам. Будь всегда готов явиться ко мне по первому зову. Ты видел шест, что лежит перед входом? Если я подниму его с белым платком, это знак. Приходи, ни минуты не медля.

– Слушаю и повинуюсь.

С этими словами вор удалился на поиски уединенного ночлега.

Прятаться он умел. Без особого труда он разыскал неподалеку маленькую пещеру, очень уютную. Вход в нее прикрывался густыми зарослями – надежной защитой от чужих взглядов. Эта пещера сохранилась и посейчас в тех местах под названием «Обиталище благочестивого вора». Но из теперешних чоракцев ни один толком не может объяснить ее названия: о каком воре идет речь, что это был за вор, оставивший здесь на века свой неизгладимый след? Пусть же послужит наша книга к рассеянию мрака неведения и в этом тихом уголке земли, ибо познание мира собирается крупинками и никакая крупинка не бывает лишней.

До темноты вор успел нарвать сухого плюща и устроить себе постель. Сооружение очага и все остальное он отложил до утра. Уже наступала ночь; тонкие облака, наплывая па луну, порой превращали ее сияние в светлый туман; в кустах, осеребренных луной, пробежал, тихо шурша, кто-то маленький, на мягких лапках. Сонливо пискнула разбуженная птичка.

Вор бросился на постель, вытянулся. Глаза его слипались, в ногах после трех походов переливалась гудящая тяжесть.

Через минуту он спал – крепко, спокойно. И во сне улыбался, видя, может быть, дедушку Турахона.

Спал в своей хибарке и Ходжа Насреддин; перед ним во сне качалась яблоня, увитая шестью разноцветными лентами.

Спал Агабек, сладострастно чмокая толстыми губами: ему снилась Зульфия, которую наутро ожидал он в свою паутину. Мерзостный паук, напрасные мечтания! Вместо бабочки ему для гнусной и хищной трапезы был уже приготовлен шершень! Что же касается бодрствующих, то в эту ночь их было не двое, как обычно, а трое: старый Мамед-Али тоже не спал, охраняя драгоценности, запрятанные глубоко в изголовье.

Саид и Зульфия беседовали в саду, на своем обычном месте – у водоема, в тени карагача:

– Теперь ты убедилась, Зульфия?

– Саид, мой дорогой, я ничего не понимаю! Кто он, этот незнакомец, наш покровитель, наш друг?

– Не знаю, Зульфия, он не говорит своего имени… О, как я счастлив!

– И я счастлива, Саид!

– Навсегда?

– Навсегда! Скорее этот карагач превратится в тростинку, чем я тебя разлюблю!

Карагач слушал и не удивлялся: он видел многих влюбленных на этой скамье, слышал много нежных слов, повторяющихся из поколения в поколение, и знал, как быстро – по его вековому счету – превращаются пылкие любовники в дряхлых стариков и трясущихся беззубых старух, выходящих перед могилой посидеть на эту же самую скамью, но только днем, чтобы погреть на солнце холодную, медлительную кровь, что когда-то искрилась и пенилась, подобно молодому вину.

Глава тридцатая

– Самое время начинать полив, – весело сказал Агабек, явившись утром к отводному арыку. – Правда, на этот раз я получу не деньги – нечто другое, но впереди ведь будут еще поливы: свои денежные убытки я всегда успею вернуть. Я не прогадал.

Кротко синело озеро; вверху так же кротко и умиротворенно синело небо, глубокое, прохладное, увлажненное ночными туманами – сонным дыханием земли.

– Хозяйничать у воды придется сегодня тебе одному, я буду занят, – продолжал Агабек. – Сейчас приведут эту девушку. Да вон, уже ведут…

Ходжа Насреддин глянул в сторону селения. К озеру по дороге направлялась кучка людей.

– Но я не вижу среди них девушки.

– Как не видишь?

Агабек воззрился на дорогу. Потом, с недоумением, – на Ходжу Насреддина:

– Посмотри внимательнее, Узакбай, у тебя глаза острее моих.

– Одни старики, – подтвердил Ходжа Насреддин.

– Понимаю! – зловеще сказал Агабек. – Они идут опять клянчить! Но я не из тех глупцов, которые поддаются па уговоры и обмякают от слез. Посмотри, как я сейчас их отделаю!

Он надулся, растопырил локти; глаза его сузились, борода выпятилась, затылок напружился, волосатая шея ушла в плечи.

Старики приблизились.

Впереди шел Мамед-Али. Еще вчера жалкий, трепетный, он за одну ночь словно бы вновь родился. Он шел твердой поступью и смотрел в лицо Агабеку прямо и смело, как равный.

За ним шли двое земледельцев, кузнец, гончар, коновал и позади всех – чайханщик Сафар.

Мамед-Али поклонился без раболепия, не слишком утруждая свою старую спину:

– Пришел срок полива, и мы хотим получить воду. Остальные огладили бороды, призывая благословение аллаха на свой урожай.

– Получить воду? – грозно вопросил Агабек. – Но чем вы думаете платить за нее? Мое условие тебе известно, старик: твоя дочь.

– Моя дочь – не товар для торговли, – ответил Мамед-Али с твердостью и достоинством, которых вчера нельзя было предположить в нем.

Ходжа Насреддин готов был кинуться к нему с объятиями за этот смелый ответ. Старик подтвердил одну из наиболее дорогих его мыслей: свобода от голода и страха – вот что нужно человеку, чтобы извергнуть из своей крови низменную рабью каплю!

Агабек с удивлением смотрел на Мамеда-Али: откуда набрался старик такой дерзости?

– Чем же думаешь ты заплатить?

– Вот! – Старик вытащил из пояса кожаный потертый мешочек.

– Это что?

– Посмотри.

Агабек взял мешочек, рванул завязки.

Стоявший позади всех Сафар вытянул хилую шею. И на этот раз он остался верен себе: убежден, что все это окончится не к добру и драгоценности окажутся, конечно же, поддельными, как он и предсказывал утром в чайхане. Удивительный человек! Он умел спрятаться от радости, если даже она сама летела к нему!