Архаические развлечения - Бигл Питер Сойер - Страница 36

– Я в ней все-таки нуждаюсь, – сказала она, – время от времени. Может быть, то же самое происходит и с Беном.

– Да, а вот с Беном-то как же мне быть? – спросил Фаррелл. – С ним ведь нужно поговорить, нужно что-то с ним делать. А что я, черт подери, могу сделать? Ты-то об этом что думаешь?

На миг ладони Джулии, прохладные, как молодые листья, стиснули затылок Фаррелла так, что он ощутил гладкие мозоли, идущие обок пальцев, которыми она, работая, держала перо или карандаш. Однако она сказала только: «Позвони мне на работу», – и еще раз поцеловала его, и едва ли не в одно движение, выполненное с такою же чистотой, с какой Зия подрубала свободные концы его памяти, или Никлас Боннер выбирал мгновение, чтобы откашляться, они уже оказались, улыбаясь друг дружке, по разные стороны ее сетчатой двери, но Фаррелл первым повернулся к ней спиной, так и не узнав, долго ли еще она простояла, подпирая косяк, и две ранних звезды над «Ваверли» кололи его в глаза, пока он сидел в Мадам Шуман-Хейнк, испытывая сожаление, что не сию минуту приехал сюда, и гадая, что же он скажет Бену. Я не могу вернуться туда, пока что-нибудь не придумаю. В конце концов, он тронулся с места и поехал подальше от университетских улиц, вниз по Гульд-авеню, мимо скоростного шоссе, и доехал почти до самого залива, и подкрепился в ресторанчике размером с жилой автомобильный прицеп грудинкой и сосисками, жара которых вполне хватило бы, чтобы парализовать глазные мышцы или прижечь полипы. Убранство ресторанчика осталось тем же, что и в студенческую пору Фаррелла – железнодорожные расписания в рамочках, подписанные фотографии едва не добившися известности музыкальных групп – и обслуживали посетителей сварливые дочери сварливой черной четы, которую он еще помнил громко переругивающейся на кухне. Фарреллу все это показалось безмерно утешительным, и он, мучимый далеко не одной разновидностью голода, съел гораздо больше, чем следовало.

Остановившись в дверях ресторанчика и осторожно втянув воздух, чтобы выяснить, как поживают обуглившиеся пазухи, он услышал грубоватый, добродушный голос, сказавший прямо над ухом:

– Привет тебе, добрый рыцарь Призраков и Теней.

Фаррелл обернулся и увидел мужчину, которого он знал под именем Хамид ибн Шанфара, направляющегося к нему с другой стороны улицы в обществе Ловиты Берд и двух музыкантов с Празднества в честь Дня Рождения Короля. Один был высок, с длинными редеющими каштановыми волосами и выражающим бычье долготерпение лицом фламандского Святого Антония; другой походил на гуляку-сатира, рыжебородого и кривоногого. В падающем из ресторанчика тусклом свете, они отвесили Фарреллу по формальному поклону каждый, между тем как Хамид их представлял.

– Это мессир Маттео деи Серви, а вот этот mauvais sujet[9] и совершенно никчемный во всех отношениях малый прозывается брат Феликс Аравийский.

Фаррелл поклонился в ответ и спросил далече ль они держат путь.

– На занятия по рыцарскому бою, – весело ответил Хамид. – Пойдемте с нами. Все равно по телевизору сегодня ничего не увидишь, кроме кулинарных рецептов и наставлений по выгуливанию собак.

– Рыцарский бой, – сказал Фаррелл. – Дрожь копий. Лязг мечей и щитов. Покорись, презренный!

Сатир по имени Феликс Аравийский ухмыльнулся:

– В семь тридцать, каждый четверг. Лучшее представление в городе, какое можно увидеть за деньги, – буйной головой он мотнул в сторону святого. – Вот он относится к этому серьезно и сейчас ходит у инструктора в любимчиках. Мы-то с Хамидом и Ловитой не из учеников, мы, скорее, крикуны-болельщики. Группа поддержки.

И он взмахнул словно бы дирижерским жезлом, как-то сумев воссоздать этим жестом и жесткий звон незримого меча.

Фаррелл вдруг обнаружил, что уже идет с ними по улице, и Ловита Берд держит его под руку, а смущенный Маттео деи Серви, говорит:

– На самом деле, я не так уж и хорош, не хватает времени, чтобы упражняться как следует. Для меня это скорее род дисциплины или философии. Очень помогает сосредоточиваться.

Длинный, нескладный сверток, который он и Феликс несли поочереди, то и дело шпынял Фаррелла в бок, холодный, как нос любознательной акулы.

Фаррелл спросил:

– Но кто же вас учит? Где вы ухитрились откопать человека, знакомого с техникой средневекового боя?

На лице Феликса Аравийского выразилось мягкое удивление.

– Помилуйте, да в Авиценне что ни человек, то и знаток чего-нибудь совершенно невероятного. Особенно это касается боевых искусств. Каких хотите – с оружием, без оружия – знатоков тут хоть пруд пруди. Как бродячих самураев в фильмах Куросавы.

– Не то что лютнистов, – вставил Маттео деи Серви. – Лютнистов еще поди поищи. Хороших, конечно.

– А кстати, – подхватил Феликс Аравийский, и во весь остаток пути они на два голоса настойчиво убеждали Фаррелла присоединиться к их ансамблю, называвшемуся «Василиск». Когда Фаррелл сказал им, что умеет сносно играть всего на одном инструменте, в то время как прочие музыканты ансамбля – за вычетом игравшей на ударных леди Хризеиды – явно владеют полудюжиной каждый, Феликс успокоил его:

– Послушайте, серпентами и тромбонами мы уже сыты по горло, а вот лютня нам и вправду нужна.

А Маттео добавил:

– Люди хотят слышать лютню, вообще что-нибудь постарше Моцарта, им это просто нужно. Мы в последнее время много играем в городе, не в одной только Лиге, и нас всегда просят об этом.

– Вас что же, приглашают?

Феликс и Маттео радостно закивали, Хамид хмыкнул, а Ловита погладила Фаррелла по руке и сказала:

– Я его агент.

– Поговорим, – сказал Фаррелл.

Боевой инструктор жил в пышном, обшарпанном, викторианского пошиба доме, стоявшем в конце раздрызганной улочки и окруженном с трех сторон лунными ландшафтами строительных площадок. С четвертой располагался наполовину законченный въезд на скоростное шоссе, так что дом походил на сломанный старый клык, торчащий из челюсти скелета. Миновав распахнутую входную дверь, спутники Фаррелла провели его в высокую холодную комнату, лишенную мебели и украшений, не считая прикнопленных к стенам рисунков и гравюр, изображающих оружие и доспехи. Пятеро мужчин, одетых одинаково – в выцветшие лыжные костюмы, включая ботинки и толстые рукавицы, стояли перед невысоким мужчиной с эспаньолкой, одетым в голубую тенниску и блеклые хлопчатобумажные брюки. Когда он обернулся, чтобы коротко квинуть вошедшим, Фаррелл увидел желтовато-серые, как у африканского попугая, глаза.

Лица двух учеников прикрывали обычные фехтовальные маски, на двух других были мотоциклетные шлемы с защитными щитками из прозрачной цветной пластмассы на лицах. Лицо пятого, – более щуплого, чем прочие, насколько позволял судить стеганый камзол, полностью скрывал стальной шлем, похожий на перевернутый кверху дном кувшин, вытянутый носик которого, спускаясь, закрывал сзади шею мужчины, а на том месте, где полагалось находиться ручке, выступало вперед гладкое заостренное забрало с торчащими наружу зубами.

Ловита пихнула Фаррелла локтем и зашептала:

– Это ваша леди Мурасаки соорудила. Небось весит больше, чем она сама.

Пятеро мужчин, выстроившихся перед инструктором, опасливо поглядывали на него поверх раскрашенных щитов. Все щиты, кроме одного, были деревянными, формой походили на воздушных змеев и имели в длину фута четыре, если не больше. Единственное исключение, схожее очертаниями с утюгом и определенно так же добросовестно увесистое, как шлем, принадлежало опять-таки щуплому мужчине, конечности которого казались слишком хрупкими, чтобы сносить суровые требования исторической достоверности. Фаррелл спросил у Хамида:

– Щит – тоже ее работа?

Сарацин отрицательно покачал головой:

– Щит сделал в прошлом году Турнирный Мастер Хенрик, для Вильяма Сомнительного. Вильяму, скорее всего, надоело таскать такую тяжесть.

Маттео деи Серви извлекал из принесенного свертка разного рода срендневековые атрибуты и торопливо переодевался, а маленький инструктор тем временем легкой поступью обходил своих подбитых ватой учеников, резко стукая одного по согнутой руке, чтобы тот поднял щит на уровень носа, хватая другого за плечо и разворачивая его так, чтобы оно составило со щитом прямой угол.

9

шалопай (фр.)