Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович - Страница 47

А на открытии фестиваля все праздновали юбилей непьющего уже теперь Крылатова, и было замечательное представление: дети пели, плясали, разыгрывали сценки.

Потом все мы вышли на сцену, и нас представили.

Пока я шел в гардероб, ко мне бросилась стайка девочек лет десяти. Они прыгали от нетерпения на месте и просили автограф. Получив его на чем попало, они дружно кричали. Идущий за мной Борис Хмельницкий, он же «Стрелы», менялся в лице. Я его раздражал. И потом, я не пил водку, чем тоже раздражал. А вина я выпил очень мало, что само по себе не могло быть не омерзительно. И еще со мной почему-то хотели фотографироваться вполне половозрелые девушки, занимающиеся в Самаре культурой, что тоже не способствовало нашему с ним сближению.

Скобцева прочитала несколько моих рассказиков из подаренной книжки. Я поинтересовался: ну и как? Она сказала: «Ужас!»

Самарское отделение «Новой газеты» воровало меня у устроителей фестиваля, дам Ольги и Нины Алексеевны, прямо из-под носа. Обнаружив пропажу, дамы говорили ворюгам: «Чтоб утром был цел», – и ворюги им обещали.

Фестиваль закончился. Должен сказать, что у самарских детей ясные, чистые глаза.

Надо заметить, что и у устроителей фестиваля они такие же.

***

Когда Валера Залотуха приступил к сценарию, он мне сказал:

– Ну, все, Саня! В принципе, ты мне больше не нужен. Я напишу все сам. Ты свое дело сделал. Отдыхай!

Я его тогда спросил о консультанте.

– А зачем мне консультант? Я твои рассказы наизусть знаю. А чуть чего – у соседа пойду спрошу. У меня сосед подводник.

Через несколько дней он позвонил.

– Слушай, Саня, мне нужно, чтоб ты расписал выход подводной лодки в море, в смысле, какие там команды, ракетную стрельбу, ну, и торпедную тоже.

– Слушай, Валера, – сказал я ему, – немедленно идешь к соседу, и он тебе все расписывает.

– Ну ладно, Саня, ну чего ты.

И я смилостивился. Расписал ему выход, стрельбы, потом ему нужен был идиот на лодке, чтоб ему все объяснять, а заодно и зрителям – так появился Черненко. Я сказал, что с нами ходил один парень, звали его Вадик, был он из института и испытывал «возбуждающие таблетки», а заодно он выполнял программу исследований (как потом оказалось, очень важных), но беднягу так гоняли по лодке, и делали это все, в том числе и я. Его подкалывали, разыгрывали – места живого не оставляли.

А парень был добрый, хороший, но слабый немножко душой. А подводники это как звери чувствуют. Набрасываются на слабых со всех сторон и смотрят: выживет или нет?

Так наш Вадик превратился в Черненко. Потом жена Вадика – жутко энергичная женщина, пихавшая его всюду, – которая с ним к этому времени уже разошлась, отправилась смотреть фильм «72 метра» с дочкой. Смотрели они, смотрели, и тут дочка говорит:

– А где тут наш папа?

– Да вот же! – со злостью восклицает жена и тычет в Черненко на экране. – Идиот!

Так что себя узнают.

Но я хочу рассказать, как я себя узнал после четвертого раза.

Меня раздражало имя Нелли. И жена моя говорит: «Что за Нелли? Другого имени не нашлось, что ли?»

И вот я, в который раз, вижу балкон, увитый виноградом, южный город, девушку Нелли с книжкой, и к ней по перилам лезет Башаров. Блин! Я же Валере рассказывал этот случай. Я в девятом классе вместе со своим другом лазал вот так через балкон на втором этаже. Вот откуда виноград! Вот откуда имя Нелли. Мою жену зовут Нателла. Убираешь несколько букв, и получается Нелли. Это она с подругой сидела и читала, а мы вползли в комнату по-пластунски и испугали их криком «УФ!»

А потом эта отвратительная фраза: «Баб же много!» – это я спорил с Валерой Залотухой, когда он вводил в действие конфликт между друзьями, и говорил ему в запале:

– Баб же много! Пойми, друг один! Не дерутся у нас из-за баб! Ну! Был у нас штурман, и увел он жену у штурманенка! Никто ему морду не бил. С ним просто весь офицерский состав перестал разговаривать. На год. Через год он от нас ушел. Понимаешь, друг – это все. Это ближе, чем брат или родственник. Он же за переборкой. Он там горит или тонет. Он там орет, а ты его слышишь и от его крика седеешь. Как тут не пустить? Но пускать нельзя. У нас люди от этого с ума сходили! А ты говоришь «баба»!

Сам-то я к женщинам очень хорошо отношусь, но тут сорвалось.

Вывод: при сценаристах будьте сдержанней.

***

Меня после фильма «72 метра» вдруг полюбил питерский клуб подводников.

Он долго меня не любил за то, что, по его мнению, я должен был быть вместе, рядом, в едином строю. Но там же много командиров. Как с ними быть в едином строю, я не понимаю, когда они чувствуют себя все еще командирами и по любому удобному поводу надевают на себя форму с медалями, а я даже не знаю, где у меня брюки?

Китель какой-то вроде бы имеется, а вот штанов нет.

Тут как-то надо было на суд идти (я уже в издательстве работал) и произвести впечатление на судью (мне сказали, что я должен), для чего следовало облачиться кавалергардом.

«И хорошо бы орден!»

Хорошо бы, только у меня ордена нет.

И брюки я с трудом нашел. У соседа. Он сказал: «На!» – и орден я взял у него же.

Он мне тогда говорил: «Саня! Поднимемся выше этажом. К адмиралу и герою Советского Союза. Возьмем у него адмиральский китель и привинтим на него звезду!» – «Так она же не привинчивается!» – «Да какая разница!»

В общем, нашли, привинтили (к адмиралу не пошли), надели брюки – еле влезли, – для чего перевязали их веревками, и еще нельзя было наклоняться, а то видно было трусы.

Не знаю, произвел ли я впечатление на судью – очень может быть. Вокруг говорили, что произвел.

К чему это я? К тому, что у нас с клубом питерских подводников были, до сего момента, разные точки зрения на то, что представляет ценность после ухода на пенсию, а что – нет.

Но фильм «72 метра» – он же общепримиряющий. Вот и примирил. Теперь они меня хотят видеть и слышать. Устроили они свою премьеру и закуску после нее. Я был, но быстренько слинял.

Теперь они хотят, чтоб я им свои рассказики прочитал.

«А пусть-ка нам Санечка рассказики свои почитает!»

Даже не знаю, что на это сказать, блин!..

Постскриптум: я прочитал все это жене, и она мне сказала: «Я знаю, что на это ответить?» – «Что?» – «Хуй!».

***

Всем хочется, чтоб они остались живы. Это сумасшествие какое-то. Выходит тетка с просмотра фильма, видит меня, подходит, и со слезами на глазах: «Они ведь останутся живы, правда?»

Ну, что тут сказать. Тут обычно я говорю: «Правда».

Говорят, пол-Иркутска два дня гадало. Город разделился. А в Самаре все решили, после долгих разговоров, что живы. Самара успокоилась. Теперь кипит Воронеж. Уже звонили. Все узнали Гаджиево, слезы на глазах.

Помню, Валера Залотуха придумал другой конец: Черненко выбирается и бежит, бежит. С сопки на сопку, а потом его снимают с вертолета, и видно, что те сопки до горизонта, и нигде города нет.

А те, в отсеке, обманывали Черненко с самого начала, когда говорили ему, что «вылезешь, а там город и женщины». Значит они заранее знали, что там ничего нет. И Маковецкий так это и играл, достаточно посмотреть на его лицо. Города нет, и он рычит, плачет, но все равно идет.

Меня спрашивали: правильно ли то, что отдали единственный аппарат гражданскому человеку? Будет ли так в жизни? Я сказал, что правильно, что отдадут. Потому что он чужой, это не его жизнь, он тут лишний, он мешает. А вдруг он перед самым концом запаникует и смутит души других? Лучше отправить его, конечно, подальше. Вот его и отправили.

Это потом появился этот свет в окошках. Его добавили, чтоб не так все было грустно.

Да, вот еще что, насчет того единственного аппарата, что был в рабочем состоянии. Когда Залотуха мне позвонил и сказал, что ему надо придумать так, чтоб аппарат остался один, я ему сказал, что это невозможно, уж очень много проверок, но Валера настаивал: «Саня, мне надо, чтоб один аппарат был исправен, подумай!» – и я обещал подумать.