Загадочные племена на «Голубых горах» - Блаватская Елена Петровна - Страница 20

«Целых сто девяносто семь поколений жили мы спокойно на наших горах, – жаловались тодды властям, – и ни один человек, кроме наших тераллиев, не осмеливался заносить ногу на трижды священный порог тирири. Буйволы гневаются… запретите белым братьям подходить к туаэллю (священной ограде): не то беда будет, страшная беда!»

И власти благоразумно запретили поселенцам из долин, особенно любопытным и еще чаще нахальным англичанам и их миссионерам вторгаться в туаэлли и даже подходить к ним. Но они успокоились тогда только, когда двое из них были в разное время убиты буйволами: подняты на их острые, огромные рога и буквально раздавлены до смерти под тяжелыми ногами. Это животное презирает даже тигра, который редко смеет тягаться с ним.

Так никто до сих пор и не узнал, какая тайна скрывается в комнате за буйволятником. Даже миссионер Метц не успел разрешить загадки в тридцать лет общего сожительства. Описание и сведения по этой части майора Фрезера[54] и других этнологов и писателей оказались теперь вполне фантастическими. Майор «залез в комнату за буйволятником и нашел в этом столь интересовавшем всех храме грязную и совершенно пустую комнату», по той простой причине, что участок вместе со зданием на нем был уступлен тоддами городу за другое, более отдаленное пастбище, но гораздо обширнее. Все, что было в домиках и храме, было вынесено, и здания предоставлены на слом.

Кроме своих буйволов тодды не занимаются никаким другим скотоводством или хозяйством. Они не держат ни коров, ни баранов, ни лошадей, ни коз, ни даже какой-либо птицы. Они не терпят кур, потому что «петухи беспокоят ночью и будят своим криком уставших буйволов», – объяснил мне один старик. У тоддов, как уже сказано, нет даже собак, хотя и можно найти у каждого баддага в доме это полезное и даже необходимое в таких лесных трущобах животное. Тодды не занимаются теперь, как не занимались до прихода англичан никакою работой: не сеют и не жнут, и однако имеют, по-видимому, всего вдоволь, хотя денежными делами не обременяются и в деньгах толка вовсе не знают за исключением немногих стариков. Женщины их очень красиво и оригинально вышивают края своих белых простынь, их единственный покров; но мужчины открыто презирают всякую ручную или телесную работу. Вся их любовь, помышления и религиозные чувства сосредоточены на великолепных буйволах. Но их женщины не допускаются к ним; доение буйволиц и уход за ними принадлежит исключительно мужчинам.

Через несколько дней после моего приезда в сопровождении только дам и детей мы отправились посетить муррти милях в пяти от города. В этом поселке теперь жило несколько семейств тоддов, и старик тералли с целою свитой «священнодействующих», как нам говорили. Я уже имела случай видеть нескольких тоддов, но не видала еще ни их женщин, ни обрядов с буйволами. Мы ехали с намерением посмотреть, если будет дозволено, церемонию загона буйволов в хлев, о которой мне так много рассказывали и которую мне очень хотелось видеть. Было уже около пяти часов вечера, и солнце близилось к закату, когда мы остановились у опушки леса и, выйдя из кареты, пошли пешком к большой поляне. Тодды возились с буйволами и не обратили на нас внимания, даже когда мы подошли к ним довольно близко. Но буйволы заревели. Один из них, очевидно главный, с серебряными колокольчиками на огромных закрученных рогах, отделясь от стада, подошел к самому краю дороги. Повернув к нашей группе высоко поднятую голову, он устремил на нас свои блестящие огненные глаза и громко замычал, словно спрашивая, кто мы такие…

Говорят, что буйволы ленивы и глупы, и что глаза их ничего не выражают. Я вполне разделяла это мнение, пока не познакомилась с буйволами тоддов, и особенно с этим, словно заговаривавшим с нами на своем языке животным. У этого глаза горели, словно два угля, и в его косвенном, беспокойном взгляде светилось положительно чувство как бы удивления и вместе с тем недоверия.

– Не подходите к нему, – закричали мне спутники, – Это их вожак и самый священный изо всего стада! Он очень опасен.

Но я и не думала подходить, а напротив, стала было ретироваться быстрее, нежели подошла, когда юноша, высокий и стройный, словно Гермес среди быков Юпитера, очутился одним прыжком между буйволом и нами. Сложив руки и нагнувшись перед «священною» мордой, он быстро наклонился к уху животного и стал шептать вполголоса никому непонятные слова. Тогда произошло нечто весьма странное, до того странное, что если бы факт этого не был мне подтвержден другими, то я сочла бы его за галлюцинацию, вследствие множества слышанных мною в эти дни историй и анекдотов об этих священных животных.

Буйвол при первых словах юного тералли повернул к нему голову и точно слушал и понимал. Взглянув в нашу сторону, как бы желая осмотреть нас еще внимательнее, он стал кивать головой, испуская короткие, отрывистые, будто осмысленные мычания и как бы отвечая на почтительные замечания тералли. Затем бросив на нашу компанию уже равнодушный взгляд, буйвол повернулся к дороге спиной и тихо пошел назад к своему стаду…

Вся эта сцена была до того комична и так сильно напоминала разговор русского мужика с медведем «Михайло Иванычем» на цепи, что я чуть было не рассмеялась.

Взглянув на серьезные и немного смущенные лица моих спутниц, я невольно удержалась.

– Видите, что я говорю вам правду! – полуторжественно, полубоязливо шепнула мне на ухо девочка лет пятнадцати. – Буйволы и тералли понимают друг друга, они разговаривают между собою, как люди.

К моему изумлению, мать не остановила девочку, не сделала никакого замечания. На мой вопросительный, удивленный взгляд она только ответила как бы тоже с маленьким смущением: «Тодды во всем странное племя… Они родятся и живут среди буйволов. Они дрессируют их годами, и действительно можно подумать, будто они ведут между собою разговоры».

Узнав мистрис Т. и ее семейство, женщины вышли на дорогу и окружили нас. Их было пять: одна с ребенком совершенно голым, невзирая на холодный дождевой вихрь; три молодые и очень красивые и одна старуха, еще очень благообразная, но зато уж очень грязная. Эта подошла прямо ко мне и спросила, должно быть по-канарезки: кто я такая. Вопроса я, конечно, не поняла и поэтому за меня ответила одна из молодых девушек. Но когда мне были переведены как вопрос, так и ответ, то последний показался мне чрезвычайно оригинальным, хотя и не очень правдоподобным.

В этом ответе я была представлена публике «чужеземной матерью и любящей дочерью буйволов», по уверению переводчицы. По-видимому, это описание успокоило и даже обрадовало грязную старуху, потому что без такой рекомендации, как я узнала после, меня бы и не допустили присутствовать при вечерних обрядах с буйволами. Старуха тотчас же побежала и, вероятно, передала сведения другому, старшему тералли, который, будучи окружен группой молодых священнодействующих, стоял вдали в живописной позе, опершись локтем на блестящую черную спину уже знакомого нам буйвола «вожака». Он тотчас пошел к нам и заговорил с мистрис С., которая знала их язык не хуже туземца.

Какой представительный великолепный старик! Я невольно сравнивала этого аскета гор с такими же аскетами индусами и мусульманами. Сколько последние кажутся расслабленными, мумиеобразными, столько тералли-тодда поражал нас здоровьем и силою своего мощного, высокого и крепкого, как вековой дуб, тела. Седина еле серебрила его бороду и густые, падающие тяжелыми прядями на спину, волосы. Прямой как стрела, он подходил к нам не торопясь, и мне казалось, будто к нам приближается ожившая, вышедшая из своей рамы фигура Велизария. При виде этого чудно-живописного гордого старика, глядевшего царем, переодетым в рубище, и его шести замечательно мощных и красивых капиллолей, во мне проснулось с новою силой чувство жгучего любопытства, неутолимое желание узнать все, что только было возможно, о его племени и особенно о его тайнах.

54

«The Toddas, what is known of them».