Иного выбора нет - Блейк Джордж - Страница 11

Отец свободно говорил по-французски и хорошо по-английски, хотя мне и трудно судить, потому что я сам начал учить английский уже после его смерти. Дома с матерью, которая, как большинство голландцев, знала английский лучше французского, хотя учила в школе два языка, он объяснялся по-английски. Мы, дети, говорили по-голландски и с родственниками, и в школе, а так как мы мало видели отца, то английского не выучили. В семье сложилась необычная ситуация: дети и отец говорили на разных языках. Правда, это обстоятельство нас мало волновало, и, как мне помнится, мы отлично понимали друг друга. Был только один случай, когда это причинило мне печаль и боль. Последние три месяца своей жизни отец провел в больнице в Гааге, где мы тогда жили. Он умирал от рака легких — последствие газовой атаки во время войны. Мы знали, что он умирает, врачи с самого начала сказали маме, что положение безнадежно. Каждый день после школы — я учился в первом классе муниципальной гимназии — я навещал его. В палате, где он лежал, занавески вокруг его кровати всегда были отдернуты. Однажды, когда я сидел у его ложа, он попросил задернуть полог, а я никак не мог понять, чего он хочет. Чем больше я старался, тем меньше понимал. Он рассердился, а я отчаянно, до слез расстроился. К счастью, больной сосед понял его и объяснил мне, что делать, и все обошлось. Этот случай я никогда не забуду. Вскоре отец умер.

Родные матери представляли собой сплоченную семью. Они не всегда соглашались друг с другом, но были очень дружны, и я часто видел бабушку, теток и кузин. Как первый из внуков, я был бабушкиным любимцем. Высокая, видная женщина с румяным лицом и красивыми седыми волосами, всегда одетая в длинные черные платья (такова была мода тех лет для пожилых женщин), с тростью черного дерева, потому что у нее болело колено, она производила внушительное впечатление. Обладая сильным характером, она всегда говорила то, что думала. Дети ее любили и уважали, но слегка побаивались, как, наверное, и дед, который, по рассказам, был человеком мягким. Я просто обожал ее. Сестры и кузины были менее восторженны, думаю, в глубине души их обижало, что любимчиком был я. Семья была не слишком богата, и бабушка жила на пенсию за покойного мужа, которую платил роттердамский муниципалитет. Каждый месяц она отправлялась в ратушу за пособием и всегда брала с собой меня, устраивая из похода маленький праздник. Ратуша с ее монументальной лестницей и длинными сводчатыми коридорами, с бело-черными мраморными плитами и тяжелыми дубовыми дверями поражала меня, Здесь я чувствовал себя важной персоной, обстановка как бы бросала на меня отблеск своего великолепия, казалось, что я тоже причастен к таинству управления городом. Получив деньги, она всегда вела меня «к Хеку», в одну из лучших кондитерских Роттердама, где маленький оркестрик играл легкую музыку, а я лакомился пирожными или мороженым.

Нельзя сказать, что в детстве я был лишен мужского влияния: в отличие от вечно занятого отца, дяди уделяли мне много времени. Летом они брали меня с собой на Маас плавать на яхте. Зимой мы катались на коньках, чему я научился лет в пять. Мой старший дядя тогда готовился стать инженером-гидротехником. Помню, как мы с бабушкой навещали его на практике, где он жил в деревянном сарайчике и занимался осушением польдеров. Он ходил в высоких резиновых сапогах, все это вместе с отвратительной грязью и водой кругом навсегда отвратило меня от этой профессии. Когда он закончил учебу, правительство послало его в Вест-Индию, там он женился и навсегда пропал из моей жизни. Другой дядя работал в фирме своего зятя, занимавшейся торговлей зерном, тоже женился, а потом основал собственное сельскохозяйственное дело. До самой своей смерти в конце 60-х годов он продолжал играть значительную роль в моей жизни. Оба дяди были высокого роста, и мальчишкой я надеялся, что стану таким же. Мои мечты не сбылись, и сам я ростом всего 5 футов 7 дюймов, но один из моих сыновей дорос до 6 футов, а другой, родившийся уже в России, — до 6 футов 2 дюймов.

Большое место в моей жизни занимала тетя Труус (уменьшительное от Гертруды), младшая сестра моей матери, самая высокая из сестер с довольно острым языком и таким жз. как у бабушки, независимым характером. Она обладала редким даром рассказчика и могла превратить любое повседневное событие в интересное и забавное приключение, изображая интонации, произношение и особенности речи всех его участников. Она не вышла замуж и работала в известной банковской фирме. По субботам, когда была свободна, она обычно брала меня с собой на прогулки, длившиеся по три, а то и больше часов. Мне нравилось ее общество, тем более что она рассказывала бесконечные истории про дальних родственников или сослуживцев, которых я никогда не видел, но уже хорошо узнал. Слушать ее было одно удовольствие, я часто заливался смехом, особенно когда она передразнивала людей. Гуляя с ней, я приобрел два свойства характера. Одно — это глубокое убеждение в том, что высшая степень юмора — пародирование. Второе — я привык больше слушать, чем болтать. Так, отчасти из лени, отчасти из природного интереса к тому, что скажет собеседник, я всегда предоставляю возможность говорить другим, предпочитая слушать или, если мне скучно, думать о своем.

Когда мне исполнилось пять лет, я пошел в муниципальную школу, которая находилась в десяти минутах ходьбы от дома. С первого дня я хорошо успевал и был всегда среди первых четырех учеников. Моим любимым предметом стала история, конечно, история Голландии. Я очень рано прочитал новеллы о 80-летней войне Голландской республики с Испанией, рассказы об открытиях мореплавателей и морских сражениях де Рейтера и Трампа. На подобное чтение меня вдохновил дядя Том, который когда-то сам любил такие книги, а потом передал их мне. Моими героями были принцы Оранские: Вильгельм Молчаливый, чей портрет висел в моей комнате, его сыновья и великий внук — король-статхаудер Вильгельм III. Я проникся любовью к династии Оранских и, читая о долгой борьбе за власть между статхаудерами и мощной купеческой олигархией, всегда симпатизировал первым.

Еще раньше мое воображение захватили библейские герои — Авраам, Исаак, Иаков, Исайя, Иосиф и его братья, Самсон, Давид, Савл и другие. Первая книга, которую я получил в подарок, была детская иллюстрированная Библия. С огромным удовольствием я сначала слушал, а потом и сам читал истории Ветхого Завета. Его герои произвели на меня глубокое впечатление и полюбились гораздо больше, чем персонажи Нового Завета, с которыми оказалось гораздо труднее себя сравнивать.

Семья матери принадлежала к арминианской церкви, так звали себя последователи голландского богослова XVII века Якоба Арминия. Он проповедовал свободу воли и утверждал, что раз Христос искупил людские грехи, то все спасутся независимо от предопределения, если будут верить. Голландская реформатская церковь более или менее строго придерживалась доктрины Кальвина о предопределении. Разногласия между арминианами и кальвинистами в начале XVIII века привели к гражданской войне, где богатые купеческие фамилии были на стороне арминиан, а простые люди, возглавляемые статхаудером Морицем, сыном Вильгельма Молчаливого, стояли за кальвинизм. Борьба закончилась победой кальвинистов, в 1619 году синод объявил Арминия еретиком и отлучил арминиан от церкви. Я пишу об этом споре так подробно, потому что он сыграл роль в моих религиозных, а позднее философских убеждениях. Было бы естественным, если бы мои симпатии, как у всей семьи, были отданы последователям Арминия, но я был на стороне голландской реформатской церкви. Конечно, десятилетний мальчишка не понимал, что такое свобода воли или предопределение, все было гораздо проще: статхаудер поддерживал кальвинистов, я — тоже. Много лет спустя я понял, что мой тогдашний выбор вел к искренней вере в предопределение и избранность по милости Божией, а позже и к детерминизму.

Моя ранняя приверженность книгам и интерес к истории совсем не мешали общению с ребятами моего возраста. У меня было много друзей и в школе, и по соседству. Чаще всего мы играли на улице, и игры сменяли друг друга в строгом порядке, следуя неписаному таинственному закону, подчиняющемуся временам года и такому же непреложному, как законы природы. Большую часть свободного времени мы, мальчишки, болтались на набережной и многочисленных пристанях в порту. Я обожал сидеть на швартовой тумбе, наблюдая, как деловитые маленькие буксиры тянут на место стоянки величавые океанские лайнеры. Там я провел много счастливых сред (в этот день не было уроков), глядя на движение кораблей по реке и стараясь угадать национальность судов по флагам и компанию, к которой они принадлежали, по указателям на трубах. Есть известное стихотворение, в котором говорится, что если ты рос в Роттердаме, то в любой точке мира будешь чувствовать себя как дома. Везде ты будешь ловить запахи, знакомые с детства, когда ты играл на пристани: кофе из Бразилии, пряности из Индии, кожи из Аргентины, лес из России. Где бы ты ни был, всегда можешь сказать: пахнет, как в Роттердаме. Может быть, поэтому я очень быстро привыкаю к новому месту, в каком бы государстве мне ни приходилось жить.