Стихотворения - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 57

возводит в степень долгих песнопений

два слова: "Неуже-ели? Почему-у?"

Ах, неуже-ели это март настал?

Но почему-у так жарко? Это странно!

Красавицы средь стекол ресторана

пьют кофе - он угоден их устам.

Как опрометчив доблестный простак,

что не хотел остаться в отдаленьи!

Под взглядом их потусторонней лени

он терпит унижение и страх.

Так я шутил, так брезговал бедой,

покуда на проспекте Руставели

кончался день. Платаны розовели.

Шел теплый дождь. Я был седым-седой.

Я не умел своей душе помочь.

Темнело небо - медленно и сильно...

И жаль мне было, жаль невыносимо

Есенина в ту мартовскую ночь.

Михаил Квливидзе

Дачная сюита

Старомодные тайны субботы

соблюдают свой нежный сюжет.

В этот сад, что исполнен свободы

н томленья полночных существ,

ты не выйдешь - с таинственным мужем,

ты в столовой сидишь допоздна.

Продлевают ваш медленный ужин

две свечи, два бокала вина.

И в окне золотого горенья

все дыханье, все жесты твои

внятны сердцу и скрыты от зренья,

как алгетских садов соловьи.

Когда бы я, не ведая стыда,

просил прохожих оказать мне милость

иль гения нелепая звезда

во лбу моем причудливо светилась,

вовек не оглянулась бы толпа,

снедаемая суетой слепою.

Но я хотел поцеловать тебя

и потому был окружен толпою.

Пойдем же на вокзал! Там благодать,

там не до нас, там торопливы речи.

Лишь там тебя смогу я целовать

в честь нашей то ль разлуки, то ли встречи.

Михаил Квливидзе

Северная баллада

Только степи и снег.

Торжество белизны совершенной.

И безвестного путника вдруг оборвавшийся след.

Как отважился он

фамильярничать с бездной вселенной?

В чем разгадка строки,

ненадолго записанной в снег?

Иероглиф судьбы,

наделенный значением крика,

человеческий след,

уводящий сознанье во тьму...

И сияет пространство,

как будто открытая книга,

чья высокая мудрость

Вовеки невнятна уму.

Михаил Квливидзе

Очки

памяти Симона Чиковани

Вот кабинет, в котором больше нет

Хозяина, но есть его портрет.

И мне велит судьбы неотвратимость

Сквозь ретушь отчуждения, сквозь дым

Узнать в лице пресветлую родимость

И суть искусства, явленную им.

Замкнул в себе усопших книг тела

Аквариум из пыли и стекла...

Здесь длилась книг и разума беседа,

Любовь кружила головы в дому.

И это все, что кануло бесследна,

Поэзией приходится уму.

Меня пугают лишь его очки

Еще живые, зрячие почти.

Их странный взгляд глубок и бесконечен,

Всей слепотой высматривая свет,

Они живут, как золотой кузнечик,

И ждут того, чего на свете нет.

Михаил Квливидзе

* * *

В ночи непроходимой, беспросветной

являлась смерть больной душе моей

и говорила мне - За мною следуй!

И я молчал и следовал за ней.

Я шел за ней до рокового края.

В пустое совершенство глубины

вела стена, холодная, сырая,

я осязал каменья той стены.

Подумал я - в живой тоске последней,

внушающей беспамятство уму:

неужто опыт мудрости посмертной

я испытаю раньше, чем умру?

Я видел тайну, и открытье это

мне и поныне холодит чело:

там не было ни темноты, ни света,

ни тишины, ни звука - ничего.

Михаил Квливидзе

Ностальгия

"Беговая", "Отрадное"... Радость и бег

этих мест - не мои, не со мною.

Чужеземец, озябший, смотрю я на снег,

что затеян чужою зимою.

Электричества и снегопада труды.

Электричка. Поля и овраги.

Как хочу я лежать средь глубокой травы

там, где Йори и там, где Арагви.

Северяне, я брат ваш, повергнутый в грусть.

Я ослеп от бесцветья метели.

Белый цвет-это ласточек белая грудь.

Я хочу, чтобы птицы летели.

Я хочу... Как пуста за изгибом моста

темнота. Лишь кусты и вороны.

"Где ты был и зачем?" - мне готовит Москва

домочадцев пустые вопросы.

"Беговая", "Отрадное"... Кладбища дач.

Неуместных названий таблицы.

И душа, ослабев, совершает свой плач,

прекращающий мысль о Тбилиси.

Михаил Квливидзе

* * *

Он ждал возникновенья своего

из чащ небытия, из мглы вселенной.

Затем он ждал - все ж этому вело

то юности, то зрелости степенной.

Печально ждал спасенья от любви,

затем спасенья от любви печальной.

Хвалы людей и власти над людьми

он ждал, словно удачи чрезвычайной.

Когда он умер, он узнал про смерть,

что только в ней есть завершенность жеста.

Так первый раз сумел он преуспеть

вполне и навсегда, до совершенства.

Михаил Квливидзе

Масштабы жизни

Как комната была велика!

Она была, как земля, широка

и глубока, как река.

Я тогда не знал потолка

выше ее потолка.

И все-таки быстро жизнь потекла,

пошвыряла меня, потолкла.

Я смеялся, купался и греб...

О детских печалей и радостей смесь:

каждое здание - как небоскреб,

каждая обида - как смерть!

Я играл, и любимой игрой

был мир - огромный, завидный:

мир меж Мтацминдой и Курой,

мир меж Курой и Мтацминдой...

Я помню: у девушки на плечах

загар лежал влажно и ровне,

и взгляд ее, выражавший печаль,

звал меня властно и робко.

Я помню: в реке большая вода,

маленькие следы у реки...

Как были годы длинны тогда,

как они сейчас коротки!

Михаил Квливидзе

* * *

Когда я целую тебя,

ты на цыпочки привстаешь,

ты едва до меня достаешь,

когда я целую тебя...

Как я мало еще совершил.

Я - как путник в далеком пути.

Словно до недоступных вершин,

до тебя мне идти и идти.

Михаил Квливидзе

Северный пейзаж

Я видел белый цвет земли,

где безымянный почерк следа

водил каракули средь снега

и начинал тетрадь зимы.

Кого-то так влекло с крыльца!

И снег - уже не лист бесцельный,

а рукопись строки бесценной,

не доведенной до конца.

Михаил Квливидзе

* * *

Родное - я помню немало родных

и лиц, и предметов... Но сколько?

Родное - всего лишь холодный родник,

потрогаешь камень - и скользко,

и чисто,

и весело,

и глубоко.

Дышать там легко, а видать - далеко.