Пляска на бойне - Блок Лоуренс - Страница 16

— А там не записано, как ее звали?

— Нет. Дата есть — четвертое июня, если это может вам помочь. И ни до, ни после того дня я эту женщину не видел. Скорее всего, она живет где-то поблизости, но больше я про нее ничего не знаю.

Вот и все, что он мог мне сообщить, — расспрашивать его дальше было бессмысленно. Он сказал, что Уилл имеет право получить на один вечер нормальный экземпляр «Грязной дюжины» бесплатно.

Вернувшись в отель, я разыскал телефон Уилла — теперь, когда я знал его фамилию, это было нетрудно. Я позвонил ему и сказал, что он может взять фильм бесплатно в любое время.

— А что до той кассеты, — сказал я, — то ни вы, ни я тут ничего сделать не можем. Кто-то записал это на свою собственную кассету с «Грязной дюжиной», а потом ее продали. Человек, которому она принадлежала, умер, и невозможно даже выяснить, кто он был, не говоря уж о происхождении записи. Вообще такие вещи ходят по рукам, и те, кто ими интересуется, переписывают их друг у друга, потому что только так их и можно заполучить, в открытой продаже они не появляются.

— И слава Богу, — сказал он. — Но разве мы можем вот так просто взять и забыть про это? Ведь мальчика-то убили.

— Первоначальную запись могли сделать и десять лет назад, — сказал я. — Где-нибудь в Бразилии. — Что было мало вероятно, поскольку все говорили по-английски с американским выговором, но он не обратил на это внимания. — Это жуткая запись, и я был бы только счастлив и доволен, если бы никогда ее не видел, но, по-моему, тут ничего сделать нельзя. По городу ходят, наверно, сотни таких записей. Ну, уж десятки — во всяком случае. У этой только одно отличие — мы с вами ее видели.

— А не стоит отнести ее в полицию?

— По-моему, нет. Они ее конфискуют, ну и что дальше? Будет лежать где-нибудь на складе, а тем временем вам придется ответить на множество вопросов о том, как случилось, что она оказалась у вас.

— Мне это ни к чему.

— Конечно.

— Что ж, — сказал он, — должно быть, придется об этом забыть.

Только я забыть об этом не мог.

То, что я видел, и то, при каких обстоятельствах я это видел, произвело на меня сильное впечатление. Я сказал Уиллу правду — мне еще не приходилось видеть черной порнухи. Время от времени до меня доходили разные слухи — например, что одну такую пленку конфисковали в Чайнатауне[19], а в 5-м участке поставили проектор и показали ее. Полицейский, от которого я это слышал, говорил, что тот полицейский, который ему об этом рассказал, не выдержал и вышел, когда у девушки в фильме отрубили руку. Возможно, так оно и было, но полицейские байки обычно изрядно приукрашиваются при передаче — так же, как в барах история про голову Пэдди Фарелли. Я знал, что такие фильмы существуют, знал, что есть люди, которые их снимают, и люди, которые их смотрят, но никогда еще не соприкасался с миром, в котором они живут.

Поэтому многое из виденного в фильме прочно врезалось мне в память. И при этом не то, чего можно было бы ожидать. Например, как спокойно вел себя мальчик в начале съемки — «Эта штука уже снимает? Эй, я должен что-нибудь говорить или что?». Как он удивился, когда дело стало принимать скверный оборот, и как долго не мог в это поверить.

И все это время — мужская рука на голове мальчика, которая нежно, заботливо приглаживает ему волосы. Этот жест многократно повторялся на протяжении всего фильма — до самого последнего, самого страшного момента, после которого камера плавно наклонилась вниз и показала сточную решетку в полу, в нескольких метрах от ног мальчика. Она и раньше попадала в кадр, но теперь камера смотрела именно на нее — на черную металлическую решетку, вделанную в пол, выложенный в шахматном порядке черными и белыми плитками. Кровь, красная, как губная помада той женщины, как ее длинные ногти и кончики ее маленьких грудей, текла по этим черным и белым квадратам и стекала сквозь решетку.

Это был заключительный кадр — ни одного человека, а только черно-белые плитки пола, решетка и стекающая сквозь нее кровь. Потом изображение на экране исчезло, и тут же снова появился Ли Марвин, спасающий мир для демократии.

На протяжении нескольких дней, а может быть, даже целой недели я то и дело ловил себя на этих воспоминаниях. Однако я ничего не предпринял, потому что не мог ничего придумать. Кассету я спрятал в свой сейф и больше не смотрел — одного раза было вполне достаточно. Мне почему-то казалось, что нужно ее сберечь, — но что с ней делать? Ведь это просто видеопленка, где какие-то два человека, личность которых установить невозможно, имели половые сношения друг с другом и с третьим человеком, личность которого установить также невозможно и которого они подвергли истязаниям — надо полагать, против его воли — и в конце концов почти наверняка убили. Установить, кто они были, где и когда это произошло, не было никакой возможности.

Однажды после дневного собрания я прошелся по Бродвею до Сорок Второй и час-другой бродил по гнусному кварталу, что между Бродвеем и Восьмой авеню, заглядывая в лавочки, где торговали порнухой. Сначала я стеснялся, но потом взял себя в руки и уже не спеша просматривал товар, выставленный в отделах «С и М» — садизма и мазохизма. В каждой лавке можно было найти что-нибудь в этом роде — жестокость, наказания, пытки, боль, — и на упаковке каждой кассеты была краткая аннотация и кадр из фильма для разжигания аппетита.

Я не рассчитывал обнаружить в продаже наш вариант «Грязной дюжины». В лавках на Таймс-сквер не существует почти никакой цензуры, но порнография с участием несовершеннолетних и убийства все же находятся под запретом, а на той кассете, которую я видел, было и то и другое. Может быть, мальчик и сошел бы за совершеннолетнего, а самые страшные кадры редактор мог бы вырезать, но даже такой смягченный вариант вряд ли можно будет найти в открытой продаже.

Правда, я не исключал, что Резиновый Мужчина и Кожаная Женщина снимали и другие фильмы — или каждый по отдельности, или оба вместе. Я не был уверен, что смогу их узнать, но мне казалось, что смогу, особенно если они будут одеты так же. Вот что я искал, если вообще что-то искал.

На северной стороне Сорок Второй, домов за пять от Восьмой авеню, помещалась крохотная лавка, мало чем отличавшаяся от всех остальных, если не считать того, что она специализировалась на товарах для садистов и мазохистов. Прочей тематики там тоже, конечно, хватало, но отдел «С и М» был самым большим. Там торговали видеофильмами по цене от 19.98 до 100 долларов и фотожурналами с названиями вроде «Пытки для титьки».

Я перебрал все видеокассеты, в том числе сделанные в Японии и Германии, а также примитивные любительские с грубыми этикетками, отпечатанными на принтере. Не дойдя и до половины, я уже почти забыл о Резиновом Мужчине и его бессердечной партнерше. Я больше никого не искал. Я просто впитывал в себя этот мир, с которым так неожиданно познакомился. Он всегда существовал здесь, меньше чем в полутора километрах от отеля, где я живу, и я всегда знал, что он есть, но никогда еще в него не погружался. Не было случая.

В конце концов я выбрался на улицу. В лавке я провел, должно быть, почти час, просматривая все и не покупая ничего. Если это и раздражало продавца, то он не подавал вида. Это был смуглый молодой индиец с бесстрастным лицом, и он ни разу не произнес ни слова. В этой лавке никто ничего не говорил — ни он, ни я, ни другие покупатели. Все, кто рассматривал товар, кто что-то покупал или не покупал ничего, кто входил в лавку и выходил из нее, — все старались не встречаться друг с другом взглядом, делая вид, будто рядом никого нет. Время от времени открывалась и закрывалась дверь. Время от времени слышался звон монет, когда продавец отсчитывал кому-то сдачу: просмотр видеопленки в одной из будок в глубине лавки стоил четвертак. Но больше ничто не нарушало тишины.

Вернувшись к себе в отель, я первым делом принял душ. Это немного помогло, но я все равно чувствовал, что меня окружает тяжелая атмосфера Таймс-сквер. Вечером я снова отправился на собрание, потом еще раз принял душ и улегся спать. Утром слегка позавтракал, прочитал газету, потом прошел по Восьмой авеню и свернул на Сорок Вторую.

19

Чайнатаун — район Нью-Йорка, заселенный в основном китайцами.