Подземный левиафан - Блэйлок Джеймс - Страница 78

Глаза — они были хуже всего. Бездонные провалы. Пустые, бесконечные и белесые, словно прикрытые полупрозрачной пленкой. «Как выглядит доктор без грима?» — пронеслось в голове Уильяма. Сколько лет было Фростикосу, когда в начале века Пен-Сне позволил ему ступить на борт своего судна? И кого, Бога ради, он ему напоминает? Отчего он так уверен, что доктор не может в действительности быть тем, на кого так похож?

Фростикос кашлянул, одновременно чуть заметно вздрогнув. Но Уильям заметил это. Он увидел, как худые пальцы доктора еще крепче стиснули кожаную ручку черного саквояжа. Фростикос улыбнулся, но его улыбку стер новый судорожный приступ удушливого кашля. Уильям чуть сдвинулся с места, словно собираясь броситься бежать, но, сделав шаг вперед, Фростикос загородил ему дорогу, насмешливо помахав своим саквояжем. Что за ужасные инструменты он в нем принес? Какие дьявольские принадлежности?

Из левого глаза Фростикоса скатилась слеза, прорыв себе в пудре дорожку. Кожа под пудрой была неестественно голубой — почти лучилась голубизной, как это бывает у рыб. Зрелище подлинных покровов доктора привело Уильяма в еще больший ужас. Он замер. Его мысли спутались. Одна мысль в его голове перескакивала и обгоняла другую, врезалась в третью, и все это превращалось в совершенно неразборчивый клубок. Он не мог отвести глаз от лица доктора. Что-то неправильное виделось ему в этом лице. Ужасно и смертельно неправильное. Короткими глотками заталкивая в себя воздух, словно отходя от внезапной спазмы, Гастингс непроизвольно схватился за сердце.

— Куда делся поэт? — проскрипел Фростикос, не переставая замороженно улыбаться.

— Ушел, — ровным голосом ответил Уильям.

— Вместе с Пичем?

— Вместе с Пичем, — эхом отозвался Уильям, желая верить, что Ашблесс со своим спутником успели спуститься вниз по подземной реке уже на много миль, выбравшись за пределы владений Иларио Фростикоса, где тот правил своей властью лжи и подлости. И Фростикос тоже это знал. Реджинальд Пич был для него потерян навсегда. Неожиданно его лицо исказил приступ убийственной ярости, смешанной с еще более убийственной болью.

— Тебе понравится твой новый дом… — заговорил Фростикос, но согнулся пополам от раздирающего кашля. Когда он снова поднял лицо, то выглядел так, словно разом постарел под слоем своей пудры телесного цвета лет на пятьдесят. Уильям был свободен. Чары Фростикоса разрушились. Он чувствовал это. Он мог ударить Фростикоса по голове, сделать из него отбивную. Но он не двинулся с места. Нечто загадочно-необычное, небывалое сквозило во всем облике Фростикоса. Теперь доктору было не просто плохо — ему было чертовски плохо, плохо до смерти. Это было видно по его глазам, по затравленному взгляду — это был взгляд человека, который наконец понял, что совершил роковую ошибку. Ждать оставалось недолго — отчего-то Уильям был уверен в этом. Он поднял с пола фонарь и крепко сжал его в руке, устраивая поудобней, готовясь прыгнуть вперед. Но сначала следовало дождаться подходящего момента.

Трясущимися руками Фростикос принялся нашаривать застежки черного саквояжа. Решив, что худшие страхи позади, Уильям приободрился. Стиснув в руке фонарь, он поднял его, словно собираясь впечатать доктору в лоб. Фростикос попятился и взмахнул свободной рукой, его безумные глаза метались между саквояжем и фонарем Уильяма, лицо заливали неожиданные потоки пота, смешанного с пудрой и румянами.

В саквояже находилось что-то жизненно важное для доктора, и это что-то не имело никакого отношения к Уильяму. Что это — героин, морфий? Ну конечно же. Фальшивый аспирин. Фростикос просчитался. Гоняясь за Уильямом по канализации, он пропустил время очередного приема. Наркотическая ломка подступила внезапно и застала доктора в самый неподходящий момент. «Он крепко сидит на своей дряни», — подумал Уильям, посматривая на саквояж.

Фростикос откинул замки и запустил руку внутрь саквояжа. В ту же секунду Уильям выбил саквояж у доктора и пинком отбросил в глубь тоннеля, в лужу темной густой воды. Из кувыркающейся черной сумки полетели на бетон разнокалиберные пузырьки и бутылочки, со звоном разбиваясь, от ударов откупориваясь и рассыпая таблетки и порошки.

Фростикос дико и мучительно завыл, как смертельно раненый зверь. Скрючив пальцы, он обернулся к Уильяму. Оскаленные зубы доктора блестели от слюны, глаза горели жаждой убийства.

— Ну, подходи! — размахивая фонарем, закричал Уильям, чувствуя необычайный прилив отваги и сил.

Фростикос отвернулся и бросился к своим таблеткам, задыхаясь, клокоча горлом, выхватывая из затхлой жижи в первую очередь скользкую раскрывшуюся бутылочку с зеленым, наполовину разлившимся содержимым. Но Уильям уже настиг его. Фростикос выгнулся дугой. Фонарь Уильяма с отчетливым сухим стуком опустился на макушку доктора, бросив его лицом в грязь. Ноги Фростикоса задергались. Уильям схватил его за воротник пальто и потащил прочь от рассыпанных таблеток, от зеленого снадобья. Фростикос бился и пронзительно вскрикивал. Уильям отпустил его через несколько шагов и отскочил в сторону. Бросившись к пузырькам, он расшвырял их в стороны ногами. Бутылочку с зеленой микстурой он наподдал словно футбольный мяч — та улетела в темноту, расплескивая остатки содержимого. Фростикос издал полубезумный крик, потом скороговоркой понес полную околесицу. Растоптав все пузырьки до единого, Уильям подбежал к доктору и еще раз, сильно, ударил его по голове фонарем.

Раструб соскочил, преследуемый очередью батареек. Фростикоса поглотила темнота. Расставив ноги поудобнее, Уильям занес фонарь для нового удара. Доктор все еще что-то булькал — видно, безумие придало ему сил, он мог быть опасен. Но бежать Уильяму было поздно. Он и так слишком долго бежал.

Тяжело дыша, Фростикос замолчал. Его дыхание было частым, прерывистым. Что-то трижды резко стукнуло в темноте по бетону, словно Фростикос, сотрясаемый следующими один за другим приступами падучей, бился головой о пол, складываясь и распрямляясь как карманный нож. Отпрянув, Гастингс принялся нашаривать свой рюкзак, а нащупав, рвать все карманы подряд в поисках маленького фонарика. Нащупав трясущимися руками фонарик-карандаш, он включил его и направил луч Фростикосу в лицо.

Задохнувшись от неожиданности, он отступил, так и не отпустив рюкзак и волоча его за собой. Лицо Фростикоса превратилось в маску из тысяч копошащихся червей. Кожа взбухала мелкими желваками, менялась. Доктор подергивался и втягивал воздух с ужасным, неправдоподобным жестяным хрипом, словно древний старик, умирающий от полностью выевшей его болезни. Дернувшись последний раз, он равнодушно стукнулся затылком о бетон и затих. Его лицо, тихо дрожа, медленно осело, растекаясь в стороны. Из черных набухших точечек волосяных луковиц, змеясь, проросли волосы. Седые брови почернели. Взгляд доктора сфокусировался на Уильяме, сначала озадаченно, потом заледенев от внезапной ненависти. Но этот взгляд больше не принадлежал Иларио Фростикосу. Мертвое и неподвижное лицо лежащего на дне канализационной трубы существа, превратившееся в маску ярости и изумления, было лицом Игнасио Нарбондо, вивисектора, знаменитого специалиста по физиологии земноводных. Уильям затаил дыхание, не веря своим глазам.

Лицо снова начало изменяться — усыхать. Кожа разъехалась в стороны и исчезла. Волосы длинными спутанными клубками, отпав, рассыпались по полу. В воздухе резко запахло смертью и сухостью тлена — повеяло духом саркофага, смешанным с рыбной вонью протухшего аквариума. В самый последний, отделяющий плоть от праха миг Уильям мог поклясться, что лицо Фростикоса напомнило ему голову древнего огромного карпа. Но голова превратилась в обычный череп, соскользнувший по склону бетонной стенки к грудной клетке. В слабом свете фонарика Уильям увидел перед собой человеческие останки, пролежавшие здесь, может быть, несколько сотен лет.

Уильям смотрел, приоткрыв от удивления рот. Нечего и говорить — такое он меньше всего ожидал увидеть. Но как ни странно, это укладывалось — укладывалось в общий узор, как последний фрагмент мозаики. «Карп не умер», — сказал Эдварду Пен-Сне. Бред сумасшедшего, по мнению Эдварда. Но теперь все стало на свои места. Во всем был свой скрытый смысл, просто они не умели его понять.