Спасенная репутация - Грейси Анна - Страница 42

Она задумалась над его словами, затем покачала головой, не соглашаясь с ними:

– По большей части у меня не было выбора. А плавать, рыбачить и путешествовать так забавно – если, конечно, кто-то другой убивает и потрошит рыбу. А что касается ночевок на твердой земле, мы больше ни разу не спали на улице после той первой ночи. Это так великодушно с твоей стороны.

Великодушно? Он почувствовал, как лицо его вспыхнуло, и отодвинулся, чтобы она не заметила. Была лишь одна-единственная причина, по которой она ни одной ночи не спала на земле, и она не имела ничего общего с великодушием. Так он мог заниматься с ней любовью каждую ночь. К своей досаде, он, похоже, никак не мог насытиться ею.

Он откашлялся.

– Пойду посмотрю, вернулись ли Мак и Стивенс.

Ник вышел во двор, радуясь тишине, в которой можно подумать. Провалы в памяти тревожили его.

Это означает, что он не может доверять своей памяти.

Вероятно, ему приснилось, как жена сказала, что любит его. Он не хотел, чтобы его кто-то любил. Эта мысль была невыносимой. Его бремя и без того велико.

Является ли сон о том, что она любит его, какой-то формой безумия, гадал он.

Одна из лошадей потеряла подкову, и Стивенс повел ее в ближайшую деревню к местному кузнецу, чтобы подковать. Путешественникам пришлось остаться на ферме на ночь. Мак и Стивенс устроились в амбаре, а Фейт и Николас воспользовались комнатой, в которой Николас спал днем.

– Замечательные простыни, правда? – сказала Фейт, забираясь в постель.

На взгляд Ника, простыни были как простыни, он так и сказал.

– Но они выстираны с мылом и высушены на солнце. Чувствуешь запах? – Она понюхала. – Божественно! В Англии белье часто сушат на кухне или перед огнем. И иногда остается слабый запах сырости. Солнце не выжаривает их. Уверена, этот свежий запах поможет тебе лучше спать.

– Верю тебе на слово. – Он скользнул в постель и непроизвольно потянулся к Фейт.

Она повернулась к нему с легким румянцем и приветливой улыбкой, и этот удар в груди случился снова. Она смотрела на него... почти нежно.

Это заставило его задуматься. Осталась всего неделя или около того до Бильбао. Он нахмурился. Для нее было бы лучше, если б они спали в сарае. Или если бы он спал в сарае, оставив ее с этими драгоценными, высушенными на солнце простынями.

– Ты начинаешь привязываться, да?

Какое-то мгновение она ничего не говорила, только испытующе смотрела на него.

– Нет, я не привязываюсь. – Она произнесла это тихо, спокойно, но что-то в ее голосе встревожило его.

– Ты, уверена?

– Уверена. – И на этот раз в ее голосе прозвучала уверенность. Это должно было успокоить его. Но не успокоило.

– Хорошо.

Ее лицо было свежеумытым и мерцало в свете свечи. На ней снова та самая ночная рубашка, которую подарила Марта, с кружевом на груди. От Фейт слабо пахло розами. И как только ей это удавалось – пахнуть свежо и сладко, где бы они ни были, он не знал, да и не хотел знать. Единственное, что он хочет, – снять с нее эту рубашку, почувствовать теплую шелковистость кожи и вкусить ее сладости и ее тепла. Он хочет погрузиться в любовь, не думая о Бильбао и о том, что оно принесет, не думая ни о чем, кроме Фейт и восхитительного забвения.

Он выбросил из головы все сомнения и неуверенность и придвинулся ближе, и вдруг картинка на кухне встала перед ним. Фейт с малышкой, двумя малышками на руках.

Он заколебался.

– А что, если ты забеременеешь?

Она заморгала.

– Это было бы чудесно. Я бы хотела иметь ребенка. Но я об этом не думаю!

Он был слегка удивлен ее безразличным тоном.

– Не думаешь об этом? Совсем?

– Разумеется, нет. – Она улыбнулась ему. – А почему я должна об этом думать?

На взгляд Николаса, ничего разумеющегося в этом не было.

Она объяснила:

– Мы ведь живем одним мгновением, помнишь? Не строим никаких планов и не задумываемся о будущем. Разве не этого ты хотел? – От вопросительного взгляда ее широко открытых глаз ему сделалось не по себе.

Да, это то, чего он хотел, но его беспокоило, что она понимает его слишком уж буквально. Она должна быть готова, когда...

О Боже, ему следовало быть более ответственным. Он просто хотел помочь ей: жениться, спасти ее доброе имя и отправить своей дорогой. Вместо этого она оказалась втянутой в его проблемы. Да, она сама виновата в неподчинении его приказам, но ответственность лежит на нем. Если бы он не оказался таким слабым, таким неспособным оттолкнуть ее резкими словами...

Он ничего не мог с собой поделать. До сих нор он был таким сильным, но Фейт... она подрывала всю его решимость. Маленький кусочек рая, прежде чем...

Она приподнялась, опершись на локоть, и посмотрела на Ника.

– Я думала, что настоящий момент – это то, чего ты хочешь, Николас. – Она не застегнула большую часть крошечных пуговиц своей рубашки. Одно жемчужное плечико выскользнуло из выреза, гладкое как атлас в свете свечи. Открытый ворот рубашки соблазнительно нырнул в тень, ивзгляд Ника последовал за ним.

– О Боже, да, теперешний момент – это все, чего я хочу, – пробормотал Ник и, притянув ее к себе, начал осыпать легкими поцелуями ее шелковистую кожу.

Утром Ник проснулся раньше жены и поймал себя на том, что любуется ею спящей. Как она красива! Разметавшиеся золотистые волосы, длинные ресницы, ласкающие щеки. Во сне она выглядела такой юной, такой невинной. Нику не верилось, что это та самая женщина, которая отвечала на его желание с такой естественной чувственностью и радостью.

Он никогда не испытывал ничего подобного. Фейт заставляла его чувствовать себя таким сильным, таким всемогущим и в то же самое время смиренным... и нуждающимся.

Да, нуждающимся. Непростительно с его стороны вести себя подобным образом. Он молил Бога, чтобы она не покривила душой, когда говорила, что ничуть не привязана к нему.

Ник выскользнул из постели и начал одеваться.

Сонный голос приветствовал его:

– Доброе утро, Николас.

Она потянулась и протянула к нему руки в выжидающем жесте. Он наклонился и быстро поцеловал ее. Каким же дураком он был, что придумал эту «утреннюю обязанность», которую она воспринимала очень серьезно. Но это подрывало мужскую решимость.

Фейт откинулась на подушку и смотрела, как он одевается. Потом спросила так, словно они продолжали разговор, начатый ночью:

– А почему ты так боишься, что я привяжусь к тебе? Мы ведь женаты, в конце концов.

– Женщины привязываются.

Она посмотрела на него вопросительно.

– А ты женщина, – подчеркнул он.

– Ну да, – согласилась она задумчивым тоном. – А разве мужчины не привязываются?

Он начал было качать головой, но врожденная честность взяла верх, и он сказал:

– Некоторые – да. – Он поспешно вернулся на свои позиции. – Но не солдаты.

– Не солдаты. Ясно.

– Да, и я предупреждаю тебя снова, что в случае со мной это совершенно невозможно. Несмотря на наш брак и несмотря на нашу... э-э... близость. – Он еще не готов признать, что набрасывается на нее, как похотливый самец, при каждой возможности, поэтому лишь неопределенно махнул на смятые простыни и ее голое плечо, выглядывающее из них.

– Потому что ты солдат?

– Правильно. – Это была единственная причина, которую он смог придумать. И в ней была доля истины.

– Ясно, – повторила Фейт. Она, казалось, обдумывала это несколько секунд, затем сказала: – И все-таки я не понимаю, почему мне нельзя привязаться. То есть я, конечно, не привязалась. Нисколечко, ну ни чуточки, – заверила она его с бодрой улыбкой. – Меня просто интересует теория привязанности.

Он должен был испытать облегчение от ее заверений, но почему-то не испытал:

– Видишь ли, все это ново для меня. – Она пожала плечами, и простыня соскользнула чуть ниже. – Как ты заметил, я женщина, а не солдат, поэтому...

У него не было настроения спорить с ней.

– Существует возможность – совсем крошечная, заметь, – что я могу привязаться. Неужели это будет настолько плохо?