Наследница Единорогов - Маккефри Энн - Страница 16

Гилл сидел, уткнувшись носом в иллюминатор скиммера: ему хотелось рассмотреть эти удивительные картины, сложенные из тысяч покрытых глазурью керамических плиток.

– В любом другом месте, – с уважением проговорил он, – это было бы одной из главных приманок для туристов… Но почему эти картины выкладывают на крышах, где их никто не видит?

– Здесь люди в основном путешествуют на скиммерах, – ответил Рафик, – а эти картины, как ты говоришь, являются чем-то вроде рекламы услуг, предлагаемых владельцами домов. Все знают, где находится Базар Мали. Кстати, твой хиджаб я купил именно здесь.

– Разве тут не считают, что отсутствие ведущих к порту дорог – это неудобство? – спросил Гилл. – Как вы доставляете к месту назначения тяжелые товары и механизмы?

– Разумеется, морем, – ответил Рафик. – Если ты хорошенько задумаешься над этим вопросом, то поймешь, сколько преимуществ в том, чтобы отказаться от разветвленной сети дорог. Большинство жителей Лябу предпочитают, чтобы никто не вторгался в их частную жизнь и любит уединение; путешествия на скиммерах уменьшает возможность случайной встречи с другими путешественниками, которые могут оказаться излишне любопытными. Это, разумеется, идет нам только на пользу: разве ты с этим не согласен? Затем, дороги требуют от людей определенной степени сотрудничества, что для сильных личностей, живущих здесь, довольно тяжело. Здесь нет централизованного управления, нет налогов и нет централизованной инфраструктуры.

– Дорого, – пробормотал Гилл. – И неэффективно.

Рафик бросил на него короткий взгляд: его глаза блестели от смеха.

– Может ли хоть одна система быть менее эффективна, чем хорошо развитая бюрократическая система? Что же до затрат… один предприниматель попытался создать сеть дорог, но он не смог себе позволить оплачивать их охрану.

– У вас что, есть проблемы с бандитами?

– Скажем так: некоторые из здешних жителей с трудом могут отказаться от привычного для них образа жизни, – ответил Рафик, направляя скиммер вниз по плавной дуге. Точно выполненный поворот – и они приземлились на мощеной площадке, окруженной высокими стенами. Рафик подал руку сперва Калуму, потом Акорне с той заботой, которой можно ожидать от любого нео-хаддита по отношению к его нежным и драгоценным женам.

– Помни, – шепнул он на ухо Калуму, – ничего не говори! Пока ты носишь эту вуаль, обычай требует, чтобы тебя тут как бы и не было.

Длинные многослойные облачения из белого полишелка служили прекрасным камуфляжем для Калума и Акорны; в ярком свете солнца они выглядели как два движущихся облака, как бесформенные сгустки белого сияния, неотличимые друг от друга – разве что одна из этих неопределенных фигур была немного выше, чем вторая.

Когда Гилл покидал скиммер, часть стены отошла в сторону, и в проеме появился смуглый человек среднего роста; у него были такие же тонкие черты, как у Рафика, но выражение лица несло отпечаток опасной настороженности.

– Ты и твоя семья – желанные гости в этом скромном приюте, – сказал он Рафику правой рукой быстро коснувшись лба, губ и сердца.

Рафик повторил жест дяди, потом обнял его:

– Дядя Хафиз! С твоей стороны очень любезно было нас принять. Как ты поживаешь? – спросил он так, словно они и не говорили несколько часов назад.

– Хорошо, благодарение Трем Пророкам. А как поживаешь ты, мой племянник?

– Благословен будь Хаддит и три откровения Мулея Шухейла, – ответил Рафик, – я благополучен, и мои жены тоже.

Легкая тень недовольства омрачила черты дяди Хафиза при упоминании о Хаддите, однако он сдержался и вежливо, как того и требовал этикет, поддержал беседу. Рафик интересовался здоровьем и благополучием бесчисленных кузин, кузенов, племянников и племянниц и дальних родственников. Наконец, церемония встречи дяди и племянника была завершена. Дядя Хафиз отступил на шаг назад и направился в сад, расположенный за стенами, окружавшими посадочную площадку. Рафику и его сопровождающим он сделал знак следовать за ним.

Дорожка из темно-синих камней вилась вокруг цветущих кустов. Когда Гилл наступил на первый камень, раздалось чистое среднее “до”; следующие два камня звучали как “ми” и “соль”. Звуки затихали не сразу, сливаясь в удивительной чистоты аккорд.

– Нравится вам моя дорожка? – с довольной улыбкой поинтересовался Хафиз. – Возможно, раньше вам еще не приходилось видеть поющие камни Скаррнесса.

– Но мне казалось, они… – Гилл осекся, не окончив фразы. Некогда знаменитые поющие камни Скаррнесса ныне исчезли, пав жертвой беззастенчивых коллекционеров, которые растащили такое количество камней, что оставшиеся просто не могли обеспечить продолжение жизни популяции. Однако Рафик упоминал, что Хафиз является собирателем редкостей, а также намекал, что его дядюшка не слишком-то обременен совестью. Доводить мысль Гилла до конца, скорее всего, было бы бестактным и неуместным.

– Очень редки, это верно, – закончил за него Хафиз. – Мне невероятно повезло, что я сумел приобрести идеально подобранный до-мажорный набор, а также еще более редкий набор в лидийском стиле. Знаете ли, сейчас полные наборы, к сожалению, еще более редки…

“Благодаря таим хапугам, как ты,” – подумал Гилл, но вслух ничего не сказал, а лицо его продолжало сохранять выражение внимания и заинтересованности.

Музыкальная тропинка привела их к высокой стене из темного камня; как вскользь заметил Хафиз, сложена она была из фаринезского мрамора. Створки двойных ворот – металлическое кружево ручной ковки – открылись, пропуская хозяина и его гостей во второй сад, с трех сторон окруженный крытой галереей с колоннами все из того же фаринезского мрамора. Между колонами Гилл сумел разглядеть утопавшие в прохладной тени полированные деревянные полы, резные ширмы и шелковые драпировки.

Хафиз хлопнул в ладоши, и появилось несколько одинаково одетых слуг: двое несли шелковые подушки, расшитые яркими причудливыми узорами, третий – высокий, по виду хрустальный кувшин, а четвертый – хрустальную же чашу и стопку полотенец, так богато вышитых золотой нитью, что в центре каждого из них виднелся только небольшой участок не вышитого цветного шелка.

– Разумеется, у нас есть все современные удобства, – извиняющимся тоном проговорил Хафиз, – но мне доставляет удовольствие соблюдать древний обычай, согласно которому я сам должен предложить своим гостям воду, чтобы они омыли руки, а также напитки и пищу в саду.

Взяв кувшин, он принялся тонкой струйкой лить холодную воду на подставленные руки Рафика. Гилл повторил действия Рафика и взял одно из вышитых полотенец, чтобы вытереть руки. Хафиз с поклоном передал кувшин Рафику:

– Быть может, ты предпочтешь сам предложить воду своим женам. Я не хотел бы оскорблять твою новую веру.

Рафик поклонился в ответ и начал лить воду сперва на руки Калума, потом – Акорны, при этом словно бы невзначай встав так, чтобы не дать Хафизу разглядеть странные, на человеческий взгляд, руки Акорны и сильные пальцы Калума, выдававшие в нем мужчину.

Хафиз пригласил своих гостей сесть на шелковые подушки, вскользь упомянув о том, что кувшин и чаша были вырезаны из цельного куска мерастикамского хрусталя, а затем приказал слугам унести принадлежности для омовения рук и подать гостям закуски. Гиллу казалось, что прошло необыкновенно много времени, пока на деревянных треножниках расставляли латунные подносы, пока передавали по кругу крохотные стаканы, наполненные крепким ликером, и тонкие мисочки с фруктовым шербетом; Хафиз и Рафик в это время болтали о каких-то пустяках. Рафик устроил целый спектакль, отказываясь от ликера, поддерживая образ приверженца суровых правил секты нео-хаддитов, признававшей все запреты, данные Первым Пророком. Гилл сперва был рад тому, что его представили как официально неверующего, так что он мог спокойно наслаждаться ароматом ликера; однако после того, как он отхлебнул глоток обжигающего напитка, ему пришла в голову мысль: а не объявить ли, что он внезапно решил перейти в веру Рафика? Он с немалым облегчением увидел, что Акорне удается есть шербет, не откидывая вуали, поскольку серьезно опасался, что “камуфляж” девочки пострадает от того, что она станет есть и пить. Однако же, похоже, предполагалось, что нео-хаддиты разработали костюмы для своих женщин таким образом, что те могли не снимать вуаль ни при каких обстоятельствах. Интересно, а в постели-то они ее снимают? – желчно подумал Гилл.