Действо - Болотников Сергей - Страница 124

Анна, вдруг смутилась и опустила глаза. «Но я ведь живая!» – подумала она, – «Настоящая!»

– Я, кажется, понял! – воскликнул Поляков, – Очень меткие выражения. Стоит нам прочитать и мы… мы переменим свои решения! Все будет по-другому.

– Как сказал клоун, у нас тут немного волшебства, – произнес Якутин, – дайте-ка глянуть! «В наши клетки мы загоняем себя сами». Помню, в тот день, когда я шел к Павлику мне как никогда хотелось бросить все и побродить по проспектам. Просто так. Но я был слишком правильным, чтобы делать хоть что ни будь без восьмидесятипроцентного КПД. Здравый смысл тогда победил. С этим же письмом…

– А я! – воскликнул Максим, – Дайте мне… Что тут: «Сядь у реки и жди, когда труп твоего врага проплывет мимо тебя…»

– Древнекитайская мудрость, – сказал Поляков, – Терпение, Максим, и Арсентий сам бы от тебя отстал. Но ты решил победить его, а в итоге сам угодил в ловушку… Аня, осталась ты, у тебя ведь тоже были какие то проблемы?

– О, да! – невесело усмехнулась Анна, – здесь написано: «Кривое зеркало. Картины лживы. И лишь жизнь никогда не врет». Так оно и есть. Я рисовала наш дом, и картина лгала мне, а я верила ей. Если бы я не думала все время о ней, все было бы по-другому.

Совсем по другому. Господи, я была совсем сумасшедшая.

– Не больше, чем мы все, – произнес почтальон, – что ж, мы получили шанс.

Расписывайтесь. – И он сам поставил свой росчерк под текстом – строгим наклонным почерком.

Красноцветов кивнул, взял «Паркер» и расписался – ровными прямыми буквами много практикующего бухгалтера. Следом Валера – его роспись начиналась крупными, неумелыми, как у третьеклассника, буквами, а кончалась лихим многоступенчатым вензелем. Роспись Ткачева была крупной, округлой, а у Якутина – резкой и неровной как колючая проволока.

Максим старательно вывел свое имя – аккуратно и с неестественной тщательностью, как в прописях. Почерк Анны был легким и летящим – она лишь слегка прикоснулась пером к бумаге.

Неяркий свет от выпущенной зеленой ракеты пал на листок, сделав его похожим на королевский указ и древний манускрипт одновременно – строчка текста, колонка подписей снизу. Поблескивало тиснение. Поляков взял конверт, и, поместив аккуратно сложенный листок внутрь, запечатал его. Замер у ящика, всматриваясь в получившееся письмо.

– Ну что, – неуверенно сказал он, – я опускаю?

Рука его замерла над прорезью. Толпа разразилась ликующими воплями – на специальной тележке вывозили праздничный пирог. Никто из соседей не удивился, увидев, что он похож на почтовую бандероль. Сделанная из марципана печать льдисто поблескивала.

– Ну же, опускай письмо! – сказала Анна, – Оно дойдет, ведь я его видела!

Константин Поляков убрал руку от ящика. Письмо осталось не отправленным. Почтальон повернулся к соседям, держа конверт перед собой, как щит, или неоспоримую улику, обрушивающую все построения защиты.

– Вот… – сказал он, дрогнувшим голосом, – вот это я и хотел вспомнить! Мы все его видели! Но кто ни будь, скажите мне… кто ни будь из вас подобрал его?

– Я хотел, но как-то не собрался, – сказал, удивленно Алексей Сергеевич, – не до того было.

– А вам? – Поляков повернулся к Валере и Якутину, – вам знакомо оно?

– А то, – сказал Валера, – белый конверт, синие штемпели… Без сомнения, это оно!

Письмецо это два месяца у подъезда валялось, пока я с Чуком разбирался.

– Дольше, – мрачно сказал Красноцветов, – с самого начала осени… когда я его не поднял. А ты Саня, пытался?

– Я не о том думал, – произнес Александр.

– А мне оно попалось в феврале месяце… – сказал Анна, – что же оно, столько пролежало и даже не пожелтело? Чистый белый конверт. Вот только чернила уже выцвели – ничего не прочесть. Я его кинула обратно.

– Вы хоть понимаете, в какую ловушку себя чуть не загнали? – спросил почтальон, – Письмо дойдет, это точно. Но никто же из нас его не поднимет! Лишь Анна, но и она, только после того, как уже упустит свой шанс. Оно так и останется лежать у подъезда, а мы пойдем по своим рельсам прямиком в нынешний день. Как и раньше.

Ткачев зябко передернул плечами. Он смотрел на письмо – на знакомый белый конверт, мимо которого он проходил в тот замечательный и ужасный день середины декабря, не зная и не догадываясь, что путь его уже свернул с освещенной автострады обыденности и ведет прямиком в сумеречную зону. То самое письмо. Так нестрашно выглядит и такие бездны в себе содержит.

– Выходит, обманул нас клоун, – сказал Алексей Сергеевич, – подставил…

– Выходит так, – почтальон взмахнул конвертом, – единственный, кто его поднял, был я.

И я пытался его доставить по адресу, но… не сумел. Теперь я понимаю, что это было началом сдвига. Поверьте мне, я старался как мог, но у меня, похоже, не было никаких шансов. Это самое письмо и стало причиной, по которой я попал в один силок с вами, хоть и никогда не жил в этом доме. Причина всех моих злоключений, – он задумчиво посмотрел на письмо.

– Так что же, Константин, – произнес Красноцветов, – если отсылать мы письмо не будем… что же нам делать?

– Вспомните сны, – сказал Поляков, – сны – это ключ.

– Наши сны – это бред, – произнес Ткачев, – я не понимаю, что из них можно достать. Я отлично помню свой сон. Я помню Кусаку, помню Бутчера и радиокрысу. Мы стремились в его бункер, глубоко под землей. Там был искин, и в его бездну мы сверзились. Но ведь это сон, не так ли?

– Занятно, – сказал Алексей Сергеевич, – у меня тоже была бездна – бездна за троном Мясника. Болезненное было падение.

– Мы с Пекой прыгнули, спасаясь от Арсеникума, – заметил Максим, – но он все равно нас настиг.

– Моя пещера была внизу, под землей, – кивнул Валера в сторону гор.

– Постой-постой! – воскликнул Красноцветов, – вы это не упоминали!

– Я отправил свой корабль вниз, на землю. Я упал… – произнес Якутин.

– А моя первая коронация проходила в подвале, – сказала Анна, – так, что же это все значит?

– Вниз! – воскликнул почтальон, – вы, все до единого, шли вниз. Под землю! Вот вам ответ – под землей! Мы должны спуститься на первый этаж, и… ниже.

– Третий подъезд, – одновременно с Ткачевым произнес Валера, – да, там дверь… и нас теперь семеро.

– Мы идем, – сказал Алексей Красноцветов, – Константин, спрячь письмо. Оно не будет отправлено. Мы сломаем установленный порядок. И мы пойдем вниз, что бы нас там не ждало.

Соседи кивнули. В небесах разорвалась очередная ракета, высветив окрестности резким, неприятным цветом. Вдруг стало заметно, что карнавал уже не источает веселья – изогнувшиеся в танце фигуры стали пугающими, звуки слишком громкими. Конфетти шуршал под ногами. Гадалка повернула круглое, улыбающееся лицо, и ласкового посмотрела на замерших у ящика людей красным глазным имплантантом. Среди танцующих оказалось слишком много одетых в костюмы собак из плюша и натуральной шерсти, торт сменил форму и из бандероли превратился в искусно выполненную морскую свинку, которую азартно разделывали на бисквитные части хмельные гуляки. Потянуло сладкими благовониями, кто-то начал игру в веселые старты, на лотках во множестве появились подарочные наборы игрушечных солдатиков в ярких упаковках цвета хаки, а на фоне раздавшейся в несколько раз полной луны величаво пролетел нелепый коровий силуэт верхом на детском велосипеде.

Из распахнутых зеленых ставень окна ближайшего к соседям дома мощно и победно ударил гимн «God save the queen» в исполнении «Cекс пистолз».

– Вы видите это? – спросил Красноцветов, оборачиваясь.

– Да, все меняется, – кивнул Константин Поляков, – Нас заметили.

– Валера, – сказал Алексей Сергеевич, – Твой «Роллс – ройс» все еще на ходу? Мы уезжаем.

– Всегда к вашим услугам господа, – произнес Валерий Валерьянович Золотников и улыбнулся развязной щербатой улыбкой безнадежно опустившего человека.

Дверь изменилась, но иначе и быть не могло. Деревянное покрытие сменилось на дешевую пленку под необтесанный камень, на которой через грубый трафарет были выписаны знак радиационной опасности и логотип национальной почтовой службы, а в самой двери появилось зарешеченной арматурой окошко, через которое виделась даль необъятная. На стене справа имелся красочный постер «Кривого зеркала» – мюзикла, поставленного в Королевском военном театре по мотивам «Портрета Дориана Грея». Предупреждение осталось, но поменяло смысл – отныне надпись на двери читалась как: «Не будите спящую собаку!» что звучало не в пример более зловеще.