Действо - Болотников Сергей - Страница 24

Да, тому Андрею, что жизнерадостно рассекал сыплющий остатком зимы воздух, явно не приходилось думать о чем-то подобном. Как и упорно пытаться не задумываться о своей дальнейшей судьбе.

Это если сжать зубы и признать, что все происходит в реальности.

В чем он, кстати, и убедился в один прекрасный зимний день начала февраля, когда забытье неожиданно кончилось.

– С добрым утром, – сказала одна из рож, та, что похудее.

И кто-то хмыкнул из угла – наверное, второе не порождение бреда. Якутин болезненно моргал и щурился – голова была тяжелая и соображала с трудом.

Со стоном он попытался сесть и у него это почти получилось – спина уперлась в жесткие ребра батареи. Вот только правую руку никак не удавалось уложить на пол – сколько не пытался. Скосив глаза, он обнаружил, что рука его левитирует в воздухе у самой батареи и соединена с ней тонкой стальной цепочкой.

Понадобилось почти три минуты непрерывного осматривания цепочки, чтобы уяснить – это наручники. А рука, стало быть, прикована.

Андрею сразу захотелось чтобы все это оказалось бредом, но теперь сомнений не было – реальность, суровая и жестокая.

Прикована рука, прикован он сам… зачем? Как он вообще тут оказался? Память мучительно подыскивала здравое объяснение, но пока в этих попытках не преуспела.

– Где я? – спросил Андрей Якутин.

– На планете Земля, – ответил худой, – в правом спиральном рукаве галактики «Млечный путь». Это твой точный адрес. А ведь есть еще луна!

Якутин принялся обдумывать фразу – ничего нового она явно не несла. Тогда он принялся глядеть на худого – тот сидел так же привалившись спиной к обклеенной дешевыми моющимися обоями стене. Сидел на белоснежном объемистом матрасе, судя по всему, недавно снятом с роскошной кровати. А где еще могут быть такие матрасы? Еще в комнате был паркет, голые стены и сияющая позолотой по пластику изящная люстра под потолком, которая смотрелась тут абсолютно не к месту. В углу скорчился обладатель второй хари – никакое прозвище кроме как Боров ему не подходило. Боров спал, тоненько всхрапывая и беспокойно дергая пухлыми руками с короткими пальцами.

Где-то позади Андрея обреталось окно, за которым шел снег. Тени пушистых игривых снежинок порхали на призрачно-светлом квадрате, что падал на стену напротив. За окном вроде бы начинался новый день.

При виде падающего снега прежнее воспоминание о вечернем бульваре вернулось с пугающей силой и реальностью. В голове словно что-то щелкнуло и нехотя стало восстанавливать все происшедшее до начала мучительной наркотической Нирваны.

Да, наркотической – он вспомнил!

Вот он идет по проспекту – довольный собой и жизнью, что остается позади гладкой белой дорогой, а спереди стелиться под ноги – такая же ровная и не омраченная ни какими рытвинами неприятностей. Жизнь, сплетенная из маленьких и больших радостей, вышитая уверенностью в завтрашнем дне и инкрустированная большими и амбициозными планами.

Уж с кем с кем, а с Андреем Якутиным любимым сыном обеспеченных родителей уж точно не могло произойти ничего плохого. Такие еще с колыбели стают на свой гладкий и прямой как автобан жизненный путь и идут по нему уверенно и быстро, глядя только вперед и вверх, на возвышенный Олимп собственного благосостояния.

Все у него было в тот снежный день, когда он шагал по проспекту, и можно было бы сказать, что он был счастлив, если бы состояние сего перманентного счастья у Андрея Якутина почти не прерывалось. А как же иначе, если грязь и ненависть мира сего всегда обходит тебя стороной и черная деготь людской зависти не касается твоих сияющих белых одежд.

И естественно идущий сквозь снегопад Андрей был сангвиником – доброжелательным, деятельным, умным, и немного ограниченным как все люди с детских лет поставившие себе какую-то цель. У Якутина были друзья, он был гордостью семьи и у него имелись богатые матриархальные планы на будущее, у него были деньги и хороший автомобиль – все то, из-за чего идущий по заснеженной улице человек просто и светло улыбается, вызывая у одних прохожих ответные улыбки, а у других неприязненные взоры – в зависимости от их собственного положения.

Андрей шел к своему приятелю Павлику. Приятелю, которого он считал другом, но так уж получилось, что приятелей у Андрея было много, а вот друзей не одного. Сам он, впрочем, об этом и не догадывался – не случалось в его светлом мирке такого, что могло проверить эту дружбу на прочность.

Павлик жил совсем рядом в потрепанной панельной многоэтажке – вот она виднеется впереди темной угрюмой глыбой с моргающими из-за снегопада блестками окон. А Андрей идет туда, чтобы взять… да он хотел взять стопку музыкальных дисков и пару журналов и еще…

Да не важно, что еще. Важно то, что, свернув с проспекта, Андрей Якутин одновременно свернул и со своего светлого жизненного пути. Свернул с многополосного шоссе на узкий, избитый проселок с зарослями высохшего чертополоха по сторонам. А вела эта дорожка к обрыву.

Теперь же, вяло шагая по ней через тягучие минуты к пропасти, Андрей задал себе основной вопрос всех попавших в неприятную ситуацию – ну почему, почему, скажите, это случилось именно с ним?!

– Вы кто? – спросил Андрей у замершего напротив собеседника, – что вы хотите?!

Теперь он узнал это худое как смерть лицо – именно этот человек открыл ему дверь, когда Якутин позвонил в квартиру Павлика. Андрей еще тогда удивился – вроде бы он знал на перечет всех Павликовых родственников – как никак семьями дружили. И удивлялся он еще полторы секунды, потому, что в этот момент его грубо толкнули в спину и прижали к лицу что-то мокрое и мощно пахнущее медициной. Вслед за мигом бескрайнего удивления последовала тьма и неделя бредовых видений.

– Можешь звать меня Николай Петрович, – сказал худой, – хочешь есть?

Андрей ощутил, что хочет – они его ни разу не кормили за прошедшие дни.

Худой поднялся и открыв дверь, прошествовал на кухню. Дверь так и осталась распахнутой, явив зрению Якутина часть хорошо знакомой Павликовой прихожей. На элегантной белоснежной вешалке обреталась дубленка Андрея. А рядом висела куртка Павлика.

Какая-то темная, нехорошая догадка стала медленно обретать форму в мозгу Андрея, но тут худой вернулся с тарелкой, полной немудреной снеди – ломти грубо нарезанного хлеба, желтоватая масса на проверку оказавшаяся картофельным пюре.

Якутин съел все – пюре оказалось холодным и полным липких комков. Он хотел задать еще один вопрос худому, но неожиданно ощутил тяжелую сонливость. Глаза закрылись сами собой, выключая его из негостеприимного мира. Откуда-то издалека донесся огорченный голос худого:

– Ну вот… эта была последняя Глубокой ночью Андрей очнулся от легкого толчка. В освещенной лунным светом комнате прыгали диковатые тени. Над ним нависало раздутое нездоровое лицо того второго. В глазах отражались две крохотные яркие луны.

– Я тебя съем, – сказал он, – слышь?! Я тебя съем!

«Красная шапочка…» – хотел добавить Андрей Якутин, но снова отключился.

– Я понял, – говорил он на следующий день неподвижно глядящему на него худому, – вы похитители да? Вы меня похитили! И хотите выкуп?

– Ты удивительно прозорлив, – молвил в ответ худой.

– И… – Андрей замялся, – что же вы хотите?

– Ну как тебе сказать… Ты считаешь, в этом мире все измеряется в материальных ценностях?

– Вы не похожи на похитителей! – сказал Андрей.

– Я не знаю как должны выглядеть похитители, – произнес Николай Петрович, – Так как насчет моего вопроса?

– Что? – невпопад спросил Якутин, он пытался переварить сказанное, но смысл до него не доходил.

– Помимо материальных ценностей современным человеком движет еще одно, – с бесконечным терпением сказал худой, – а именно идея. Чисто эмпирическая составляющая. Люду вообще делятся на прагматиков и эмпириков. И заметь, не смотря на свою видимую оторванность от реального мира, потенциально эмпирики гораздо сильнее прагматиков, ибо в концентрации энергии равных им нет.