Действо - Болотников Сергей - Страница 73

– Вылезай!

– Что? – удивленно спросил я, признаться, грандиозное зрелище космической пустоты так захватило меня, что я с трудом ориентировался в том, что происходило внутри кабины.

– Вылезай, – с нажимом повторил он, – ты сел мое кресло. А твое кресло – вон там.

– Не все ли равно? – спросил я, – ведь сейчас нет никаких маневров?

– Это кресло второго пилота, – произнес он мрачно, – в нем должен сидеть второй пилот, а это я. Вдруг мне понадобится быстро действовать, а я не смогу быть на своем месте?

Я пожал плечами и выбрался из кресла. Мы то было совершенно наплевать, в каком кресле сидеть, но если хочет человек.

– И помни про кресло, – сказал он напоследок и замолчал, вперив неподвижный взгляд в милеометр, который неумолимо отмеривал нечувствительные пустые мили, которые остались до земного спутника. Судя по всему, наш корабль обещал прибыть к луне с солидным пробегом и без надежды на капремонт.

Теперь я помню про кресло. Помню про все остальное и свято берегу свои нерушимые границы…

На земле успела наступить ночь и тьма скрыла планету так словно исполинское веко в макияже вечерних тонов закрыло яркий серо-голубой глаз. Я помню, что совсем не устал – наоборот, был полон адреналина, и никак не удавалось расслабиться. Я твердил себе, что лететь еще двое суток и не стоит так напрягаться, но ничего не мог поделать. Цап дал очередную ориентировку – время ужина, и мы принялись распаковывать концентраты.

На Агамемноне было подобие сейфа, где прикрытые сверху противоперегрузочной сеткой хранились концентраты с тупо лыбящейся коровой на каждой этикетке. Мой напарник снял сеть и скоро мне в руки поплыла упаковка сухого супа. Мне показалось, что этого мало и я потянулся за еще одной, но второй пилот уже захлопнул сейф.

– Эй, – сказал я, – а еще?

– Ты уже получил, – ответствовал напарник и перебрался в кресло.

– Но я хочу еще!

– Ты же спайсманавт, – был ответ, – наш рацион строго рассчитан и мы должны экономить.

Я мрачно сжал зубы и поплыл на свое место – кресло первого пилота. Мрачно дернул за пластиковый шнур своей снеди и стал смотреть как размешивается внутри порошок. При этом я, неожиданно, заметил что второй пилот взял не одну, а сразу две упаковки!

– Послушай! – гневно сказал я, – у тебя же два пакета!

– Один, – невозмутимо ответил он и единым махом всосал в себя один из пакетов. Другой, он, дружелюбно улыбнувшись, показал мне.

Признаться, это слегка не укладывалось в голове. Теперь то я понимаю, что все это было злобным, хорошо продуманным планом. Знаю теперь, но откуда мне это было знать тогда?

– Как ты себя ведешь?! – вымолвил я, наконец, – ты спайсманавт или нет? У тебя же ответственная операция! Ты ведешь спайс-шатлл на луну. Тысячи людей зависят от тебя.

– Спокойно-спокойно! – прикрикнул он, – не кипятись так! Просто я гораздо больше тебя вешу. Для нормального функционирования мне нужно больше, чем тебе!

– Но это не повод, чтобы ограничивать меня!

А он только ухмыльнулся и, выдув второй суп, скатал упаковки в аккуратные желтые шарики и кинул их в направлении утилизатора, но промахнулся и одни из шариков ударился в стену и завис в опасной близости от моего уха.

– Убери, – сказал я.

– К тебе ближе, – невозмутимо ответствовал он.

Скрипя сердцем, я отправил упаковки в утилизатор. Снова вклинился Цап и, давясь пафосом, сообщил, что до некоей точки равновесия между Землей и луной осталось около четырех часов лета, после чего пожелал нам, славным межпланетным скитальцам спокойной ночи.

Спал я плохо. В темной кабине шатла было душно, диковато перемигивались зеленые глаза приборов, да натужное сопение напарника говорило о том, что он тоже не спит. Вот тогда то меня впервые начал нервировать этот тип.

– "Что он там делает?" – думалось мне, когда я слышал шевеление его грузного тела в темноте, – «Что ему еще надо?»

Так или иначе, но я все-таки заснул – у меня хорошие нервы и хороший сон, и я всегда легко засыпаю на новом месте. Вернее, засыпал… Мне снились лучащиеся радостным идиотизмом лица ЦАПовцев перед полетом и еще снилась наша корова – черный, нелепый силуэт на фоне лунного диска, которая пытается успеть достичь земного спутника раньше, чем это сделают ее рисованные двойники на вышвырнутых в утилизатор упаковках.

В назначенный час вспыхнул свет и радио донесло до меня сигналы побудки – жизнерадостный рожок пастуха, на фоне отдаленного глухого мычания. Я открыл глаза и в ярком свете галогеновых увидел какой-то, желтый поблескивающий комок на уровне глаз.

Секунду я пытался понять, какое из небесных тел так выглядит, а потом мои вечерние подозрение разом вернулись ко мне и я, рывком приняв вертикальное положение, ошалело огляделся вокруг.

Повинуясь законам небесной механики, желтые аккуратные шарики смятого пластика подобно редкой стайке крохотных метеоритов парили у пола нашей кабины. Сейф был открыт. Я смотрел и не мог поверить своим глазам!

Весь внутренний объем межпланетного спайс-шатла Агамемнон-13 был занят весело кружащимися упаковками из-под нашего растворимого супа.

Трансфер 003. А. Якутин.

Сколько себя помню, я всегда был дружелюбным. В нашей Земной Тверди иначе нельзя – нелюдимые бирюки считаются неспособными к продуктивной жизни. А в моем милом городке таких не было вовсе – они просто не допускались в городскую черту из-за обстоятельств в первую очередь экономических и социальных. Земная Твердь была благопристойным городом – это был ее лозунг и девиз одновременно. Понимаете, это как фильтр.

Но я не о том. Я всегда находил со всеми общий язык. Это очень просто – большинство моих соседей свято верили в тезисы Дейла Карнеги, в том числе и мои родители. Поэтому наше общение с друзьями и сослуживцами напоминало игравшийся уже в десятитысячный раз спектакль, в котором все идет по заранее утвержденной схеме. Мы все время улыбались как заводные куклы – мы пожимали руки и говорили банальности. Было несколько простых приемов, заучив которые ты мог пойти достаточно далеко и договориться практически с любым обитателем Земной Тверди. Думаю, что почти все население городка это устраивало.

Это умаляло проблемы с общением, но одновременно облегчало проникновение неблагонадежных отщепенцев, которые могли таким образом маскироваться под добропорядочных обывателей.

Занятно, почему-то мысли об идиотизме той, оставшейся на земле жизни стали приходить ко мне только сейчас, когда я почти уверен, что на родину уже не вернусь. Теперь я смотрю иначе. Может быть потому, что теперь сам управляю государством?

Факт есть факт – до этого я отлично ладил с людьми и не знал проблем. И потребовалось удалиться от земли на многие тысячи миль, чтобы наконец-то встретиться лицом к лицу с тем фактом, что по настоящему невыносимые люди мне просто не попадались.

Почти минуту под заунывную побудку ЦАПа я пялился на царящий в кабине бедлам. Мой напарник, это животное, восседал на своем кресле и приканчивал очередную упаковку супа. Он был доволен и улыбался почти как корова на желтой этикетке.

– Что здесь происходит… – наконец слабо выдавил я, – что ты творишь!

Второй пилот обернулся ко мне и его улыбка стала шире, обнажая золотую фиксу в правом верхнем коренном зубе. Щеки напарника алели бодрым румянцем, щелки глаз светились какой то диковатым весельем. Он смял упаковку супа и мощным щелчком отправил в полет очередное крошечное небесно тело.

– Что, насорил? – бодрым голосом спросил он, – Ну, извини.

Я заглянул в его лучащиеся звездным светом глаза и мороз пошел у меня по коже. Я хотел что-то сказать и вдруг понял, что не могу вымолвить ни слова.

– Ты что, есть не будешь, что ли?

Шел лишь второй день моего героического полета к луне, а межпланетные странствия подобно сну неврастеника грозили перейти из стадии легких грез в кромешный кошмар. Мне внезапно стало трудно дышать. Легкие с усилием втягивали кислород, словно их вот-вот грозил схватить паралич. Что-то поднялось внутри меня, словно кровь закипела и я открыл, было, рот, чтобы заорать на этого отморозка, моего напарника, заорать так, как я никогда ни на кого не кричал, но тут на табло разом вспыхнули алые лампы и бодрый бубнеж ЦАПовцев перекрыла заунывная сирена, которая диким диссонансом вплеталось в мирное мычание с далеких зеленых пастбищ.