Другие правила - Большаков Валерий Петрович - Страница 40

– Вот тебе и «взвейся-развейся!» – бурчал Руслан. – Как веселиться, так все на месте, а как поработать – никого не дозовешься… Ну, неужели нельзя было все еще с утра подготовить?! Знали же, что «Бора» на подлете! Нормальные люди спать уже ложатся, а мы все никак не раскачаемся…

– Э, э, не газуй! – встревожился Жилин.

Транспортер вздыбился, завис и тяжко ухнул с крутого взгорка. Загремели, заскрежетали гусеницы, тарабаня по камням. Глеб только крякнул и крепче вцепился в поручень.

– Куда ты так гонишь?

Руслан белозубо ощерился.

– Все путем, мастер! Прорвемся!

– Штрафовать тебя некому…

Шатаясь и переступая, Жилин пролез в пассажирское отделение. Здесь будто никто и не замечал валкой дороги и того, как все трясется и качается, как пол то бьет по пяткам, то резко уходит из-под ног. Бросив глазеть на однообразную багровую муть за спектролитовым колпаком, добровольцы переключились на спор.

– Ты знаешь, шо мене сдается? – услыхал Глеб (по мягкому выговору узнавался Лева Соловейчик). – Мене сдается, шо все они трохи вольтанутые!

– База называется… А еще – первопоселе-енцы, первопоселе-енцы…

– Я что угодно была готова увидеть, но такое!..

– Туристы еще эти… Чего вот шляться зря?

– Да брось ты! Не всем же новые земли открывать! Кому-то достаточно просто полазить по ним, посмотреть направо, посмотреть налево…

– Значит, ты считаешь, что все нормально?

– Нет, ну а что ты еще хочешь?! Чтобы все и сразу?

– Да подождите вы! Работает только двадцать процентов, а…

– И ничего не двадцать!

– А сколько?!

– Двадцать шесть!

– Ты что, с дуба рухнул?! Кто тебе такое сказал?

– СВ смотреть надо! И не сериалы, а новости!

– А что, точно двадцать шесть?

– Нет, ну а что я тебе, врать буду, что ли?! По Всеобщему Вещанию шло… Или по Мировой Сети?.. Короче, какой-то спец из Экономического Совета что-то там объяснял… ой, я не помню уже! Перед самым отлетом было – я собираюсь, а он там вещает…

– Ну, пусть даже двадцать шесть! Все равно ведь абсолютное большинство не работает!

– Да и хрен с ним!

– Правда что…

– Тебе хрен, а мне не хрен!

– Да что вы заладили: меньшинство-большинство! Люди-то тут при чем? Это реформаторам надо «спасибо» сказать!

– Ну, началось! Политики им уже виноваты!

– Это прогресс, старик! Плоды Второй НТР!

– Кушайте их большой ложкой!

– Все равно, – расстроенно протянула Марина. Ее губки искривились, надломившиеся брови придали лицу выражение горького недоумения и досады. – Такие странные… Взяли повыгоняли всех… Зачем, спрашивается? Ну, могли же как-то иначе все сделать, по-доброму! Просто какое-то издевательство над людьми!

– Ох и не говори… – вздохнула Гунилла. – Странные до ужаса!

– Ой, да ерунда это все! Вы так говорите… Можно подумать, при капитализме лучше было!

– Ага… Сильно бы тебе понравилось работать на босса? Посмотрел бы я тогда…

– Знаешь что?! – возмутилась Марина.

– Что?

– Ничего! Говоришь что попало! Ты хоть задумывался когда-нибудь, чем это ваше «безиндустриальное общество» закончится? Да человечество просто выродится! Тебе хоть приходило в голову, что вместе с частной собственностью погибла и нормальная семья?!

– Господи! Да семья-то тут при чем?!

– А при том! Раньше вон Фонда изобилия не было, никто вам благополучия просто так не давал – за него драться надо было, жилы рвать! Вот и держалась семья! И мама, и папа, и дите были крепко связаны – их один дом вместе держал! Они были нужны друг другу! А сейчас что? Сейчас каждый третий – безотцовщина! Вон сколько школ-интернатов понаоткрывали! Матери, и те деточек бросают! А что им? У всех же все есть! И никто уже никому не нужен!

– Зато изобилие! – сказал Соловейчик проникновенно.

– А меня тошнит от изобилия! – с силой сказала Марина.

– Всеобщее благоденствие, – вякнул Лева.

– А меня тошнит от благоденствия!

Девушка сердито посмотрела на растерянного одессита, нахмурилась, но не выдержала и рассмеялась.

– Не, ну правда, – смущенно заговорила она, – ну разве это нормально?

– Ой, да хватит вам мировые проблемы решать! Нашли о чем говорить! Ну, посокращали большинство! А оно что, на другую работу устроиться не может?

– Так, а кто под сокращение-то попал? Рабочие и эти… крестьяне. А берут инженеров!

– Не вопрос! Отучатся – и возьмут!

– А оно им надо?

– Значит, так это большинство работать хочет! У меня вон дядька на ферме работает – китов пасет. И ничего! А брат смотрителем устроился куда-то на плантации ламинарии!

– А у меня мамуля лет пятнадцать на одном хлебзаводе безвылазно как работала старшим оператором, так и работает! И уходить совсем не думает – коллектив, говорит, хороший подобрался. А батек всю жизнь протрубил пилотом на дирижабле-лесовозе! Рассказывал как-то, Амазонию-де с Сибирью изучил, как коврик в ванной!

– Вот! Видишь? А ты – издевательство, издевательство… Кто хочет, тот работает, а работы – край непочатый! Учителей одних – вон сколько нужно! Постоянно! А инженеров, операторов, врачей, ассенизаторов?!

– Так что же не идет никто? – не сдавалась Марина.

– Ну почему не идет? Идет…

– Ага, дождешься от них! Дураки они идти! Что хотите можете говорить, все равно человечество захлестнули трутни!

– Да ну… – протянул Никольский. Еще перед финишем он сбрил свою эспаньолку – проиграл пари, – и «голое» лицо заметно отвердело, прибавило мужественности, вернее, этакой рубленой мужиковатости.

– Вот тебе и «да ну»!

Жилин нашел свободное место и втиснулся в компанию.

– Глеб Петрович! Скажите ей, чтоб больше не ругалась на человечество!

– Ты, что-ли, человечество?!

– Не ругайся, Маринка, – улыбнулся Жилин.

– Ага… Сами выведут сначала, а потом – «не ругайся, не ругайся…»

Жилин крепко обнял ее, девушка поворчала обиженно – для порядка – и притихла.

– Это нам только кажется, – начал Жилин, устраиваясь, – что проблема тунеядства возникла вчера. А собственно, что в ней нового? Это старая-престарая, почти что вечная проблема бездуховности. Проблема мещанства. А праздность – всего лишь мещанский идеал, хотя, с другой стороны, зачем это надо, чтобы трудиться людей заставляла нужда или закон? Зачем работу обязательно превращать в повинность? Наоборот, пусть можно будет выбирать! Хочу – работаю, хочу – нет. А как же? Зато уж теперь если человек занят делом, то любимым. Или его радуют аванс и получка. Ну, так… – Жилин развел руками. – Каждый выбирает для себя!

– Все равно, – затряс головой Никольский, – не понимаю я этих людей! Да вон, был я тем летом в Америке у тети – от скуки чуть не помер, честное слово! Встают поздно, поедят – и в церковь. Или по распределителям. Или на пляж. А вечером – в клуб. И так каждый божий день! Всю жизнь!

– А ты думаешь, у нас лучше?

– Ну, все равно, не так же!.. У нас даже мещане дружат с духом!

– Нет, надо что-то с ними делать, как-то бороться…

Жилин покачал головой.

– Нельзя бороться с людьми, – серьезно сказал он, – и не слушайте вы никого, кто будет звать на «борьбу с мещанством»! Поскребешь такого крикуна, а там – фашистик. Людей, какие бы они ни были, можно только учить. Ну, если не их самих, то хотя бы детей. Учить брать на себя ответственность и нести ее. Воспитывать смелость и трудолюбие. Отыскивать таланты и взращивать их… Только так.

Все молчали. Только и слышно было, как хлесткие струи песка били в днище. Йенсен, который писал что-то, устроившись за маленьким откидным столиком, вздохнул.

– Не слушайте, когда вам говорят, что передний край здесь, на Марсе, – проговорил Жилин. – Нет… Настоящий фронтир, он сейчас через лицеи проходит, через школы, через садики и ясли! Педагогика спасет мир! Учителя и воспитатели – больше некому! Иначе замкнется цивилизация, и будем мы все пищеварить, и спать по шестнадцать часов кряду, удовлетворять матпотребности и совершать половые отправления… Вот и приходится учителям крутиться, биться за каждого игнорамуса, за каждого подростка, – Жилин улыбнулся, – за этих тупиц малолетних, которым ничего не интересно и которые ни о чем не хотят думать…