Сингапурский квартет - Скворцов Валериан - Страница 56

Гари подмигнул и скривил толстые губы.

— Думаешь, Бэзил, поступит ловчее, вытянув из тебя потрясающие сведения о безуспешной борьбе с азиатской коррупцией?

— Пожалуйста, два кофе, — сказал Бэзил официанту, который с интересом наблюдал, как Шпиндлер цепляется к русскому. Кажется, официанта звали Супичай.

— Передвинься, пожалуйста, на другой край стола, — сказала Барбара.

Бэзил не понял.

— Чтобы сидеть напротив, а не сбоку. У меня шея затекла всякий раз поворачиваться в твою сторону…

Гари фыркнул и сдвинулся со стулом к Кампф и Вонгу.

Насчет её глаз Бэзил, конечно, ошибся. Не делала она операции. Просто кто-то из родителей был европейцем, а кто-то из Китая. Барбара пила кофе без молока и сахара, то есть родилась, скорее всего, не в Бангкоке. Да и работала на сингапурскую газету. Как она оказалась в Бангкоке? Проездом?

— Я бы задала сто вопросов, — сказала Барбара, допив кофе.

Странное чувство, возникшее после рукопожатия, не оставляло её.

— Я бы тоже… Я представляю собой полного профана в области финансовой журналистики. Это действительно интересно?

— Людям всегда интересно знать все о чужих деньгах… Я вот что подумала, Бэзил… Не слышал ли ты китайскую мудрость о том, почему люди не верят друг другу?

Он ответил по-китайски:

— По двум причинам. Потому что не знают друг друга и потому что знают…

— Гляди-ка, да ты говоришь на мандарине! Неужели в Москве учат?

Мандарином назывался пекинский, официальный диалект.

— Говорить начал в Китае… в материковом Китае. Еще во время войны…

— Вьетнамской? — спросила она.

Бэзил рассмеялся, осознав разницу в возрасте.

— Да нет, во время второй мировой, о которой старички нам сейчас рассказывают. Родители жили в эмиграции. В России я оказался недавно…

Гари Шпиндлер наблюдал за ними от стойки, куда он переместился с Леной Кампф. Лучше было бы свернуть разговор. И не только из-за Шпиндлера. Бэзил чувствовал, как Барбара Чунг, что называется, стремительно идет на сближение, от которого в будущем проку не будет, а вот неприятности появятся определенно. Чтобы перехватить инициативу в расспросах, он сказал:

— Финансовая журналистика — должно быть, невероятно сложная материя…

— Для посвященных финансовые новости на двадцатой полосе представляют собой куда большую сенсацию, чем вопли на первой полосе о смене кабинета… Сун Цзю, китайский стратег, говорил, что государя, генерала или политика отличает от простолюдина только одно — предвидение. Но предвидение возможно лишь при исчерпывающей информации. Экономнее оплачивать сто дорогих лазутчиков, чем содержать большую армию и вести даже самую короткую войну… Мне хорошо платят голубые деньги.

— Голубые деньги?

— Добротные, старинные, самые большие, какие бывают… Которые не мечутся, хватая проценты здесь, проценты там, опять здесь и потом снова там… Деньги, как и люди, бывают аристократами или выскочками. Ты должен бы это знать!

— Я пишу в ином ключе, да и о другом… В России вообще пишут иначе… Можно было бы, конечно, перевести для тебя кое-что, ради твоего интереса…

— Ох, любопытно… Но я завтра улетаю домой…

— Домой?

— В Сингапур… Твоя газета может послать тебя к нам?

— Может… Через несколько недель мне предстоит полет в Джакарту, по пути туда остановлюсь на день в Сингапуре, да и на обратном пути тоже. Ничего, если я позвоню?

Все-таки его дернуло за язык. А Барбара сразу откликнулась:

— Даже очень неплохо, коллега.

Она опять протянула руку.

Странное ощущение от рукопожатия снова удивило обоих.

Спускаясь по крутой лестнице из клуба к лифту, Бэзил ощущал неясную тревогу из-за завязавшегося знакомства.

В переполненном лифте Гари подмигнул ему.

Бэзил сделал вид, что не заметил.

Во внутреннем дворе гостиницы «Стрэнд» протяжно и сильно громыхнуло железо. Бэзил прислонился лбом к стеклу, нагретому снаружи жарой.

Двое электриков в оранжевых комбинезонах, чинившие кондиционер, уронили его крышку и теперь виновато улыбались, заглядывая вниз. Выбежавшие из кухни официанты в салатовых кителях с черными погонами что-то кричали и весело смеялись, задрав головы кверху.

До встречи с Барбарой оставалось сорок минут, и Шемякин вполне успевал закусить.

Джеффри Пиватски доставляло садистское удовольствие заказывать в самолетах шампанское. Садизм, правда, был обращен в прошлое, и внутреннее злобствование Джеффри вовсе не относилось к милым индускам в золотистых сари компании «Эйр Индиа».

Полет оставался его любимой стихией, небеса в иллюминаторе, что бы не приходилось видеть — звезды или сине-голубую пустыню стратосферы, возвращали Джеффри в молодые годы. Во время тренировочных полетов у него появлялось необъяснимое желание выпить шампанского в кабине бомбардировщика. И теперь, потягивая искрящееся пойло, он закрывал глаза, представлял приборную панель, свою уродливую перчатку на рычаге управления боевым самолетом и злорадствовал, что провел командира, пронеся бутылку в кабину. Неясным оставалось, как пить вино в шлемофоне…

Странный комплекс. Странная жизнь, которую он ведет далеко от дома, разучившись скучать по родным местам. Неужели он умрет на Востоке и смерть сделает эту странную жизнь его судьбой? Азия… Земля крайностей. Здесь царит взаимная всепоглощающая ненависть. Здесь животные уничтожают животных, люди — людей, но и животных тоже. Здесь насилие — повседневность, а твоя собственная жизнь не иссякает и ты пьянеешь от этой необыкновенной живучести на земле Азии. На земле, которая разжигает чувственность и которую наивно, только по неведению, считают колыбелью мудрости. Какой мудрости? Растеряв собственные нравственные ориентиры, проникаешься местной этикой, если это этика, и делаешься ловким и терпеливым, пропитываешься буддистским всепрощением-равнодушием к злу. Не сознаваясь себе, веришь, будто душа уходит бродить сама по себе, пока тело растлевают хрупкие куклы, чья покорная ловкость разжигает кровь так, как никакие красавицы в мире. Верно, Джеффри, старина?

Он прикончил бутылку «Дон Периньон» и, как называл такие состояния, совсем спустил мозги с поводка. В наушниках звучал Мендельсон. Музыку прервал пилот, сообщивший, что до Сингапура осталось три часа с минутами.

«Все-таки плохо, что я излишне скрытен, — подумал Джеффри, засыпая, и почти не разговариваю на личные темы с друзьями… Да, но у меня, слава Богу, нет друзей!»

Ему приснился дом, который он снимал во Вьентьяне, находясь по службе в Лаосе. С дощатого балкона он наблюдает, как над городом собирается гроза. Пальмы вдоль улицы Самсентаи сделались выше. Острее пахнет красноземом. Гуще становится гул гонга в соседней пагоде… Крупные капли стучат по крыше. Ливень обрушивается такой силы, что кажется бутафорским. Мостки через кювет сорваны потоком, и они плывут среди лотосов и водяной повилики. Рикша, бросив коляску, влез по горло в канаву и ловит бог знает что в дождевой воде…

Джеффри пробудился от аплодисментов пассажиров, довольных пушистой посадкой. Самолет катил в сторону серой громадины аэропорта Чанги.

Полусонный, разбитый тремя сутками пути, простуженный белградскими сквозняками, Джеффри вяло потащился из «боинга». Перешагнув через порог трапа-гармошки, он почувствовал, что его мягко придержали за рукав.

— Господин Пиватски? — хрипловато спросил человек с косящими глазами, перехватить взгляд которых казалось невозможным. Чуть набекрень на нем сидела фуражка таможенника.

— В чем дело?

— Просили передать.

Подпираемый пассажирами, Джеффри на ходу прочитал записку:

«Джефф, привет от старины Нугана. Жду в ресторане на третьем этаже. Справься у старшего официанта».

Вздохнув, Пиватски направился к телефону-автомату. Набрал на кнопочном аппарате номер Клео Сурапато.

— Где тебя черти носят, Джефф?! — заорал хозяин, распознав голос.

— Что за спешка, Клео? Не вопи, я вполне слышу…